Боги, пиво и дурак. Том 8
Шрифт:
— Оставь его, — не выдержала Демка, поймав меня за руку. — Оставь, он не в состоянии очнуться!
Нехотя я отпустил сонного парня.
Тяжело дыша, откинулся на спинку сиденья, чувствуя, как все тело горит от боли и стонет от усталости. И молча уставился в одну точку.
Только что сердце у меня в груди билось вприпрыжку, и все вокруг казалось празднично ярким и счастливым.
А теперь мне стало просто хреново.
Снова и снова я вспоминал рассказ Самеди о том, что творилось по ту сторону врат перед его уходом. Обрывки его фраз перемешивались в моей голове
Вот ведь фигня.
Демка встревоженно посмотрела на меня.
— Переживаешь, правильно ли ты поступил? — тихо спросила она.
Я отрицательно качнул головой.
— Нет.
— Ну и хорошо, — ласково погладила она мой локоть. — В любом случае, тебе не оставили выбора. Ложиться и помирать ради всеобщего спокойствия — такое себе предложение.
Я хмыкнул.
Сказать ей или нет, что если бы Фортуна здесь погибла, то моей жизни ничего бы не угрожало?
Угроза как двигатель принятия решений уже давно потеряла для меня актуальность. Я поступил так, как должен был. Только и всего. Я давно понял, что не существует такой категории, как «правильные поступки». Ведь то, что для одного — героизм, другому может показаться смешным и глупым. Отважный опытный воин для противника всегда кровожадный зверь.
Не зря есть присказка: «что русскому хорошо, немцу — смерть».
Нельзя быть просто хорошим. Тот, кто пытается угодить одновременно всем, в конечном итоге в глазах окружающих будет выглядеть последним говном. Хотя почему только выглядеть? Он им и станет.
Можно и нужно быть хорошим только для кого-то. И прежде всего — для собственной совести.
И моя совесть требовала справедливости.
Для меня это означало вернуть «Парящим грифам» магистра, миру — Сета, мне — друга. А ему самому вернуть законную жену.
Мне не в чем было себя упрекнуть. Я сделал то, чего не мог не сделать — только и всего. Это как защитить Нику, или спасти тех замурованных бедняг в школе начертаний. Или встать между копьем и зеленой пандой.
Так что нет, я ничуть не сомневался, что поступил правильно.
Но почему-то иногда, даже если ты все сделал по совести, на душе все равно остается осадок.
Что происходит сейчас дома? Стоит ли еще «Жареный Лось»? Все ли хорошо у наших парней? К чему привело пробуждение Сотота?
И ведь этот чудак белоглазый вполне мог бы рассказать мне все новости, но просто не стал этого делать.
А мне теперь чесать репу и сидеть жопой на горячей сковороде, пока домой не вернусь.
Ценитель шоколада, блин. Сволочь бездушная.
Ну да ладно. Я скоро вернусь. И тогда мы с ним поговорим обо всем — о прошлом и будущем. О Сототе и Азатоте.
— Куда мы едем? — спросил я Деметру.
— В одну нору, которую Оракул указал Петру, — ответила она.
Я усмехнулся.
Что бы не происходило по ту сторону, оно, должно быть, задевает великого бога за живое, раз он отказался от своей роли пассивного наблюдателя и решил вмешаться.
— А Лёха где?..
— У Фемиды, вместе с твоей сумкой. Вон, в соседней машине едут.
— Значит, теперь все будет хорошо, —
Демка вздохнула.
— А я все никак не могу простить ее за то, что она с тобой сделала, — пробормотала она. — Это из-за нее ты оказался там!
— Из-за нее я оказался везде, — со вздохом ответил я. — В том числе и в другом мире. По-хорошему, мне ее за это не упрекнуть, а поблагодарить нужно. И потом… После того, как я увидел, что бедной Фортуне пришлось пережить здесь, у меня в жизни язык не повернется сказать ей хоть слово в укор. И у тебя пусть не поворачивается тоже. Я бы хотел, чтобы она проснулась среди друзей, а не судей. Ладно?
Я приоткрыл глаза и вопросительно покосился на Деметру.
Та нахохлилась, обиженно надула губы. Но тем не менее кивнула, соглашаясь с моей просьбой.
— Хорошо, — улыбнулся я.
И перевел взгляд на примолкшего Самеди, который всем своим видом изображал, что его здесь нет.
— Как там твой череп, барон? Все еще смотрит в небо третьим глазом? — со смехом спросил я.
Самеди весело клацнул зубами, обернулся и на мгновенье приспустил с черепа капюшон толстовки, демонстрируя мне дыру.
— Да, но я не переживаю об этом. Некоторая винтажность истинному джентльмену всегда к лицу.
— Я очень благодарен тебе за поддержку, — уже серьезно сказал я. — Ты сделал даже больше, чем я мог бы просить тебя. Так что…
— Простите, Даниил, я не понял — вы сами умирать собрались, или меня похоронить надумали? — сверкнул Самеди лукавым огоньком в глазницах, опять по привычке переходя на «вы». — Потому как живые для живых такие длинные здравницы не толкают.
Демка иронично хмыкнула.
— Это ты только что себя живым назвал? О, какая тонкая и неприметная лесть!
— Прекрасная донна, как всегда, остроумна, но в этот раз слегка неправа. Смерть — это тонкая материя, госпожа. Она не сугубо мертвая, она как бы на грани — так же, как и я. Например, вы когда-нибудь задумывались над тем, что существительное «мертвец», как ни странно, обозначает одушевленный предмет? Потому как одушевленность и неодушевленность предмета определяется формой винительного падежа. Вижу кого? Мертвеца. А не вижу что? Мертвец. Вот труп — да, это мертвое слово. Есть еще одно чудесное слово — «покойник». Оно тоже…
Закончить свой философский монолог Самеди не успел, потому что угасший парень в желтой жилетке вдруг подхватился, вытаращил белые глаза и прокричал:
— Уезжайте в Москву немедленно! Прямо сейчас! Ситуация изменилась!
И опять отключился.
Меня аж пот пробрал.
— С этим Оракулом, блин, заикой станешь… — проговорил я.
И мы без всяких заездов в тайную берлогу полетели прочь из Петербурга.
Наша машина шла впереди, указывая всем направление. Время от времени бедный жрец подскакивал на месте, чтобы проорать очередную телефонограмму, и поскольку это всегда случалось неожиданно, привыкнуть к таким его попыткам инсультировать окружающих не было никакой возможности.