Боги – суть предки наши
Шрифт:
В других песнях богатыри наказывают своей дружине избивать вражеское царство, рубить и старого и малого, не оставить ни единого человека на семена [371] . «Семячко» употребляется в областных говорах как ласкательное название дитяти [372] . О беременной женщине выражаются на Руси иносказательно: «покушала горошку», а в сербской песне, которую поют после родов, страдания родильницы изображаются следствием того, что она наелась бобов [373] . Рождение младенца уподобляется принесенному злаком или деревом плоду: понести плод – забеременеть, бесплодная женщина – та, которая не рожает. Встреча с беременной женщиной сулит пахарю урожай. По древне-германским законам такая женщина могла безнаказанно входить в чужой сад и вкушать плоды [374] ; верили, что то молодое дерево, с которого первые плоды сорваны беременной женщиною, непременно будет урожайно [375] . Наоборот, лужичане советуют будущей матери съесть первый плод с дерева, чтобы счастливо выносить и родить ребенка [376] . Названия ноги, руки, пальцев и ногтей в санскрите объясняются уподоблением человека растению. Ногами человек касается земли и тем напоминает дерево, прикрепленное корнями к матери сырой земле; впечатление это выражено словом p^ada (лат. pes, pedis, литов. p'adas, готск. f^otus) – не только нога, но и древесный корень. Если ноги сравнивались с корнями, то самое туловище представлялось стволом, а руки казались отростками: санскр. c^akh^a – рука и ветвь соответствует литовскому szak`a (ветка) и рус. сук, сучок, пол. sek южность шака – кисть руки; слово рика (пол. reka) сближается с нем. Ranke – ветвь или плеть вьющегося растения. Сверх того, рука обозначается в санскрите сложным pan'ca-cjakha (panc'an –
371
Ibid., III, 41 и др. страницы; Кирша Дан., 52.
372
Обл. Сл., 224.
373
Ч. О. И. и Д. 1865, II, 48.
374
D. Rechtsalt., 408.
375
Bi"otr^age zur D. Myth., I, 209.
376
News Lausitz Magazin, 1843., III – IV, 346. Когда ведут на двор купленную корову, то, встречать ее должна беременная женщина; делается это с целию, чтобы корова приносила здоровых телят и давала много молока.
377
Ист. очер. рус. слов., I., 12–14; Зап. Р. Г. О. по отд. эногр., I, 569; Пикте, I, 197–8.
378
Изв. Ак. Н., IV, 89.
379
Обл. Сл., 188.
380
Ibid, 266.
Сравнивая зарождение ребенка со всходом посеянного зерна, поэтическая фантазия внесла это представление в народные сказки. Так, русский богатырь Покатигорошек и хорутанский Петр Бреборич (Peter Breboric) родились от зерен, съеденными матерями того и другого [381] . Осиротелая мать, у которой змей унес дочь и убил двух сыновей, идет н'a реку и видит: катится по дороге горошинка и упадает в воду. «Божий дар!» – думает она, достала горошинку и съела; от того зерна понесла она плод и родила сына, будущего победителя страшных змеев. Валахская сказка [382] выводит героем королевича Флориана, или, выражаясь русским эпическим языком: Цвет-королевича. Некоторый король заключил свою дочь-красавицу в крепком з'aмке, желая предохранить ее от обольщений. Королевне исполнилось шестнадцать лет, и красота ее была так всесильна, что когда она гуляла по саду, то цветы склоняли перед ней свои пестрые головки, птички замолкали в кустах и рыбы выглядывали из вод. Раз, когда королевна была в саду, подошла к ней незнакомая цыганка и подарила пучок прекрасных пахучих цветов. Красавица принесла цветы в свой терем и поставила в воду; вода сделалась пурпуровой, и на ней показались золотые и серебряные звездочки – точно такие, как душистая пыль, покрывающая лепестки цветов. Королевна выпила эту воду – и тотчас сделалась беременна и родила могучего сына, который так же поражает змеев, как наш Покатигорошек. Что такое сверхъестественное происхождение богатыря принадлежит к древнейшим мифам о боге-громовнике об этом свидетельствует предание о рождении Марса (Ареса), которым забеременела Юнона от прикосновения цветка; подобное предание встречается и в романской народной поэзии. Этот плодоносный цветок – молния, которая сверх того уподоблялась и фаллосу. «Илиада» рисует прекрасную картину любовного наслаждения Зевса-громовержца с облачной богинею Герою на вершине горы Иды:
381
Н. Р. Ск., III, 2; V,24; Рус. Бес. 1856, III, 100–1; сб. Валявца, 111–6.
382
Моск., 27.
Новогреческая сказка [384] говорит о деве, рожденной в виде зернышка; из этого зерна выросло лавровое дерево, в котором и пребывала чудная дева, напоминающая собою дриад; по временам она выходила из своего родного дерева и снова возвращалась в него. Лавр был посвящен Аполлону. По свидетельству древнего мифа, Аполлон преследовал Дафну, и она, не желая отдаться его любви, превратилась в лавр: ноги пустили корни, тело облеклось корою, руки преобразились в ветви, а волоса в зелень. Соответственно тому нимфа Lotis, которую хотел изнасиловать Приап, убегая от его объятий, превратилась в растение aquatica lotos, т. е. облачная дева (лесунка, Waldfrau), преследуемая во время весенней грозы сладострастным громовником, изменяет в быстром беге свой человеческой образ и является небесным деревом [385] . Между нашими поселянами существует следующий рассказ о происхождении гречихи: была у короля дочь красоты неописанной по имени Крупеничка; сделали набег на русскую землю злые татары, полонили Крупеничку, увезли далеко от родины и предали тяжелой работе. Освободила ее из неволи вещая старушка; она превратила девицу в гречневое зернышко, принесла его на Русь и бросила на родную землю; зерно обернулось королевною, а из шелухи его выросла греча. По другому рассказу старушка, принеся гречневое зерно на Русь, схоронила его в землю; семя дало росток и породило былинку о семидесяти семи зернах; повеяли буйные ветры и разнесли эти зерна на семьдесят семь полей; с той поры и расплодилась гречиха по святой Руси [386] . В этом предании (первоначально оно могло относиться вообще ко всякому яровому хлебу) заключается миф о прекрасной богине весеннего плодородия, которую захватывают демонические полчища и держат в тяжкой неволе во все время зимы; с возвратом весны она освобождается от их власти, прилетает из дальних стран грозовым облаком и, рассыпаясь на землю благодатным семенем дождя, возрождается в густой зелени яровых хлебов.
383
XIV, 346–351.
384
Ган, 21.
385
Der Ursprung der Myth., 160–3. Нимфу Lotis предостерег осел; точно так же крик Силенова осла (т. е. гром) разбудил спящую Весту в то время, как подкрадывался к ней опьяненный Приап. По своему дикому крику и цвету кожи осел является в мифических сказаниях греков одним из животных олицетворений грозового облака.
386
Вост. Евр. 1820, IV, 289–292; Сахаров., II, 32–35.
Одна из наиболее распространенных русских сказок повествует о том, как сестра убила из зависти брата и закопала его в землю; на том месте выросла тростинка (или калина); ехали мимо чумаки, срезали тростинку и сделали дудочку, которая – как только поднесли к губам, – сама собой заиграла:
Ой помалу-малу, чумаченьку, грай,Да не врази мого серденька в край:Мене сестриця з’свиту сгубила,Ниж у серденько да-й устромила.Так было изобличено преступление [387] . Сюжет этот варьируется весьма разнообразно: иногда брат убивает брата, и на могиле убитого вырастает бузина; иногда мачеха – падчерицу, и вырастает калина; иногда две сестры – третью, зарывают ее в могилу и накрывают сверху елкою, а на елке вырастает цветок, который поет о совершенном злодеянии; в народной песне подобное же предание связывается с ракитовым кустом [388] . Сказка о чудесно изобличенном убийстве встречается почти у всех индоевропейских народов. В сборнике братьев Гримм [389] она озаглавлена: «Der singende Knochen» (поющая кость). Одну страну постигло большое несчастие – появился громадный и сильный вепрь, который взрывал нивы и побивал скот и людей своими клыками. Царь обещал выдать за того свою единственную [390] дочь, кто избавит страну от страшного зверя. Жил в то время бедняк, и было у него двое сыновей. Братья вызвались на смелое дело; младший пошел искать вепря и повстречал маленького человечка, который держал в руке копье. «Это копье, – сказал карлик, – дарю тебе за твое доброе и простое сердце; с ним ты спокойно можешь идти на зверя». Юноша поблагодарил и пошел дальше; увидя зверя, он подставил ему копье. Вепрь ринулся и в слепой ярости наскочил на острие с такой силою, что проколол себе сердце. Победитель взвалил убитого вепря на плечи и хотел нести к царю. Тут увидал его старший брат, позавидовал чужой удаче и вечером, возвращаясь домой, сбросил его с моста в ручей; юноша убился до смерти, и старший брат зарыл труп его под мостом, явился к царю с вепрем и женился на царевне. Много лет спустя гнал пастух стадо через мост, смотрит – внизу на песке валяется белая кость, спустился в овраг, взял кость и вырезал из нее наконечник для своего рожка. Приложил рожок к губам и только подул – как вещая кость запела:
387
Н. Р. Ск., V, 17; VI, 25; VII, с. 314–8, Кулиш, II, 20–23.
388
Временник, XX, 73.
389
Т. I, 28; т. III, с. 55–56.
390
Ах,
Немецкая редакция особенно любопытна потому, что указывает на древнейшую мифическую основу предания; хотя народ и низвел это предание (наравне со многими другими) на землю и окрасил его бытовыми красками, тем не менее очевидно, что копье карлика есть метафора молнии, а дикий вепрь – демонический зверь-туча. Победитель вепря играет, следовательно, роль громовника; разбивая мрачные тучи, он сам погибает в грозе, и громкая песня, звучащая из его могилы и свидетельствующая о его безвременной кончине, есть метафора грома, который раздается вслед за исчезнувшею (умершею или потонувшею в дождевом потоке) молниею. В Шотландии и Швеции поется старинная песня, как коварная девушка из зависти к своей сестре столкнула ее в море; рыбаки вытащили утопленницу, а гусляр сделал из ее костей арфу, и когда коснулся струн – арфа прозвучала ему о безвестном преступлении [391] . На Руси известна сказка про охотника, который нашел в лесу ребрышки, взял одно из них и сделал дудку; дудка запела: «Ты играй-играй полегохоньку, ты играй-играй потихохоньку! Мои кости больнехоньки, мои жилки тонехоньки; погубили меня две сестры, погубили две р'oдные за мою игрушечку, за мою погремушечку» [392] . Эти сказания стоят в тесной связи с мифом о чудесных музыкальных инструментах, на которых играют боги и духи во время грозы и бури. В славянских сказках б'oльшею частию поведают о совершенном преступлении не кости невинно убитого, а дерево, трость, камыш или цветок, вырастающие из его зарытого трупа, как бы из брошенного в землю семени. Карпатская колядка говорит, что божье дерево, мята и барвинок выросли из посеянного пепла трех сирот, убитых мачехой за то, что не устерегли золотой ряски на конопельках:
391
Песни разн. нар. в переводе Н. Берга, 405.
392
Подобные рассказы можно услышать и в Испании, и даже в Южной Африке у беджуанов. – Лет. рус. лит., кн. I, 112–4. Костомаров (С. М., 66) указывает на предание о девице, которая несла воду и, тяготясь своею тяжелою ношею, бросила ведра и превратилась в яблоню; проезжали мимо парубки, срубили яблоню и сделали из нее гусли.
Сожжение в пепел намекает на грозовое пламя, в котором гибнут облачные духи, а из их рассеянного пепла (дождя) зарождаются земные злаки. В сказке о Снежевиночке [394] занесено любопытное предание о переходе души в камышовую тростинку и розовый цветок. Подружки убили Снежевиночку и зарыли под сосенкой; на ее могиле вырастает камыш, из которого прохожие бурлаки делают дудочку. Дудочка досталась в руки осиротевших отца и матери; они разломили ее – и оттуда выскочила их дочка. По другому варианту, из дудочки выпадает розовый цветок, а цветок уже превращается в девочку. Сходно с этим, в малорусской сказке [395] на могиле Маруси, умершей от злого упыря, вырастает чудесный цветок; молодой боярский сын пересаживает его в горшок и привозит домой. Ночью цветок начинает двигаться, упадает со своего стебля наземь и превращается в красную девицу. В этой сказке скрывается миф о красавице облачной деве (богине Ладе = Огненной Марии), из которой упырь = демонический дух грозы высасывает кровь (дождь), и она погибает, т. е. повергается в зимнее омертвение; но потом (с приходом весны) воскресает в виде прекрасного цветка, т. е. молнии. Подобно Перунову цвету папоротника, цветок этот перелетает с места на место и, по свидетельству одного из вариантов сказки, даже расцветает под Иванову ночь. То же означает и розовый цветок, в который превращается Снежевиночка; что под этим именем разумеется облачная красавица, это доказывается ее стихийным происхождением: «Вышел старик на улицу, сжал комочек снегу и положил на печку – и стала девочка Снежевиночка»; так, из тающих снегов, пригретых лучами весеннего солнца, подымаются пары и образуют грозовые облака. Погибель сказочной девы от упыря равносильна потоплению ее в дождевых потоках. Малороссийская песня вспоминает о превращении утонувшей девицы в плакучую березу. Утопая, говорит девица брату:
393
Об истор. зн. нар. поэз., 38; Малорус. литер. сборн. Мордовцева, 250–2. Сравни с песнею, в которой сказано: «Иване! посеку тебя, как капусту, посею в трех огородах, и уродится три зельечка: барвинок, любисток и василек».
394
Н. Р. Ск., VI, 25, b.
395
Ibid., 66.
Южнорусская поэзия особенно богата преданиями о превращениях в цветы и деревья и раскрывает перед исследователем чудный фантастический мир, исполненный художественных образов и неподдельного чувства. Сейчас приведенная песня имеет несколько вариантов, предлагающих не менее интересные сближения. Косы девичьи расстилаются по лугам шелковой травою, карие или черные очи превращаются в терновые ягоды, кровь разливается водою, а слезы блестят на траве и листьях росою – все на основании старинных метафор, уподобивших волоса траве, кровь воде, слезы росе, очи – терновым ягодам; о глазах красавицы малоруссы доныне выражаются: «очи як терночок». Девичья краса превращается в калину, так как красный цвет ягоды калины, на основании древнейшего, коренного значения слова «красота», принят был символом этого эстетического понятия [397] .
396
Об. истор. зн. нар. поэз., 57,60; Малор. лит. сборн., 230; Сборн. памятн. нар. творчества в сев. крае, I, 176; Ч. О. И. и Д. 1866, III, 679.
397
Так, в одном варианте читаем: плыли брат с сестрою через море; брат переплыл, сестра потонула; она наказывала: не пей, братец, с этого моря воды, не лови в озере рыбы, не коси по лугам травы, не ломай калины, не рви в саду яблочка; вода в море – то кровь моя, рыба – мое тело, трава – косы, яблочко – личико, калина – краса моя! – Черниг. Г. В. 1861, 13. В купальской песне мать утонувшей Ганны говорит: не берите из Дуная воды – то Ганнины слезы, не ломайте на лугу калины – то Ганнина краса и т. д. – Пассек, I, 109. По греческому сказанию, Атлант был превращен в скалу, а борода и пряди волос его в густые леса.
В песенных сборниках всех европейских народов можно указать на многие свидетельства, что на могилах юноши и девицы, умерших от несчастной любви, вырастали лилия, боярышник и другие цветы и деревья, а на могилах злых, завистливых людей – крапива, волчец и разные вредные зелья. Души усопших представлялись нашим предкам существами стихийными; вместе с смертию человека душа его сопричислялась к эльфам и получала ту же способность превращений, какою обладают эти последние: могла, следовательно, вырастать облачным деревом и цвести пламенным цветом. Трогательно содержание песни, известной в Малой и Белой России, о том, как невзлюбила мать своей молодой невестки, сына потчевала зеленым вином, а невестку отравою; пил добрый м'oлодец – жене подносил, пила молодица – мужу подносила; все пополам делили и умерли оба в один час. Схоронила мать сына перед церковью, а невестку позади церкви. На могиле доброго молодца вырос зеленый явор, на могиле жены его – белая береза (или тополь),
А расли, расли, да и нахилилися,Уместа (вместе) вершочки зраслися.Или:
Выйшла тоди мати сына поминати,Нелюбу невестку та проклинати;Стали ж их могилы та присуватися,Став явир до тополи прихилятися.«Либонь же вы, детки! верненько любились,Що ваши вершечки до купки сходились» [398] .По великорусским вариантам, на могиле доброго молодца вырастала золотая верба, на могиле его суженой – кипарис:
398
Об истор. зн. нар. поэз., 50; Малор. лит. сборн., 215; Вест. Р. Г. О. 1857, VI, 324–5; Сборн. памятников народн. творчества в северо-западн. крае, I, 64.
Сербская песня рассказывает о любовниках, которых разлучила недобрая мать; с горя умерли они и были погребены вместе.
Мало время затим nocтajaлo,Више драгог зелен бор израсте,А виш’ драге румена ружица;Па се виje ружа око бора,Као свила око ките смил(ь)а [400] .399
Калеки Пер., III, 697–700.
400
Перевод: Прошло немного времени, поверх милого выросла зеленая сосна, поверх милой – румяная роза, и обвилась роза около сосны, как шелк около пучка цветов. Или:
На Момиру (имя юноши) зелен бор никао,На Гроздани (имя девицы) винова лозица,Савила се лоза око бора,К'о сестрина око брата рука.(Срп. н. njecMe, I, 239-240, 259, 312; И, 167.) У верхних иллирийцев то же предание: из гроба юнака вырастает алая роза, из гроба девойки – белая лилия, подымаются цветы выше церкви и срастаются над нею верхушками. Ж. М. Н. П. 1840, XI, 78; Ч. О. И. и Д. 1866, III, 711.