Боги войны в атаку не ходят
Шрифт:
Нажимая кнопку звонка, Семён Петрович меньше всего полагал, что по ту сторону порога будет стоять приземистая пятипудовая Раечка. Как-то вообще не думал он о том, кто откроет дверь, — уже витал в завтрашнем счастливом дне: как поздоровается (очень приветливо!) с экономисткой, как представится ей по имени (без отчества!), как предложит в обед посидеть за чашкой кофе (вдвоём!).
Драгоценнейшая половина Семёна Петровича пока не знала о катастрофическом падении собственного биржевого курса, но её пиратская стойка и взгляд — недоумённый, мятущийся, говорили о том, что узнавать своего прежнего супруга
— Это… чего? — не думая освобождать проход, почти дрожащим голосом вопросила супруга.
— Голова… и… подстригся вот… — пролепетал Семён Петрович.
— Издеваешься? — Раечка, наконец, среди смятения нашла в себе точку душевной опоры и поняла, что будет делать дальше, — разбираться! Добрый опыт прошлого удерживал её от начала скандала с бухты-барахты — в таком щекотливом деле пшик устраивать негоже, если уж хлестнуть подлеца-мужа по гнусной физиономии, то подготовленно, от души, фундаментально!
Позади хозяйки нарисовалась костлявая, взлохмаченная особа, одетая в столетний цветастый халат — Клара Мироновна, давняя подруга семьи и по совместительству поставщик уценённых парикмахерских услуг. Доморощенная цирюль-ница азартно размыкала и смыкала ножницы, выискивая для них очередную добычу.
Семён Петрович тихо дрогнул в коленях — о-о-о! Как он мог забыть?! Сегодня в семье парикмахерский день, с доставкой услуг на дом! Со скидкой сорок процентов — за опт!
— Семейный бюджет рушим, тварь эдакая?! — понимая обречённость словесных упрёков, супруга потянулась на кухню — за самой длинной и увесистой скалкой. Клара Мироновна выразила Раечке немое, но небывалое одобрение: взгляд её посуровел, ножницы обиженно замерли полураскрытыми. Ещё бы, плакали сорок рубликов за своенравную хозяйскую голову!
— Гнида подколодная! — вместе с ударом скалки и утробным наболевшим выкриком внутри супруги Семёна Петровича прорвалась плотина ярости. — Сколько можно от тебя подлостей сносить?!
Заученным движением, по-молодецки, Семён Петрович метнулся в родное обиталище. Его хребет со скалкой «дружил» давно, надлежало перетерпеть «объятия» знакомой деревяшки и в этот раз.
— Небось, полторы сотни отвалил, мерзавец! — вопила жена. — А внучкам на эти деньги шоколадок накупить! Не догадался?!
Сто пятьдесят рублей, потраченные на шоколадки, обернулись бы таким же горячим нравоучением, разве что скалкой поменьше — Семён Петрович в этом не сомневался. Хотя откуда сто пятьдесят рублей? Как человек с цифирками на «ты», он вмиг подсчитал и экономию — те самые четыре червонца, что в этот раз уплыли мимо чуткого носа Клары Мироновны. Увы, громогласно заикаться о погрешности расчётов сейчас не стоило — месть Клары Мироновны только поддала бы жару в кипящий семейный котёл.
Семён Петрович мужественно молчал, как мог увёртывался от ударов и выверенными кругами метался по квартире — мимо щекастой обрюзгшей дочери, в которой даже невооружённым взглядом угадывалась могучая женская солидарность; мимо зятя, смиренного, косого на правый глаз мужичка,
Внучата-трёхлетки, видевшие шоколадки гораздо реже, чем слышавшие о них, сегодня верно понимали, что дедушка проштрафился на необычайно большую сумму. Они то растерянно переглядывались, словно готовы были оплакивать потерянное лакомство, то, взирая на кульбиты своего недалёкого предка, радостно хлопали в ладоши и кричали: «Так ему, за наши шоколадки!..»
А когда настала тихая, одинокая ночь, несчастному и побитому Семёну Петровичу всё-таки приснилась она…
Два рассказа про Дурика
— Печник сегодня придёт, — Людмила торопливо вошла в избу, достала из чёрной сумочки деньги. — Ему, — она звонко шлёпнула купюрами по столу.
— Какой ещё печник? — полусонным, недовольным голосом отозвался с кровати муж, Фёдор Першичкин.
Фёдор отнял голову от подушки, зажмурился одним глазом от полоски яркого утреннего света.
— Какой печи кладёт! — Людмила процокала обратно к двери, впечатывая каблуки в деревянный пол, ещё раз глянулась в зеркало.
— Прям сегодня припёрло? — Фёдор просыпался с трудом, мотая, будто бык от оводов, заросшей густыми волосами головой.
— Нет, давай зимы подождём! — всплеснула руками Людмила и разразилась справедливой тирадой. — Что ты за чурбак? Никто тебя в работу не впрягает! Сиди да смотри, как человек дело делает, может, по мелочи где пособишь. Ворчишь, хуже собаки контуженой!
Пристыдив мужа, Людмила хлопнула тяжёлой дверью. Першичкин с наслаждением потянулся, лёжа на спине, пристроил за голову крепкие руки, задумался. Пожалуй, с упрямством он сегодня переборщил — печь дело мужское, без вопросов. На Людмиле и так всё в доме держится — сама бегает, как заводная, и его трясёт. Он и рад помочь, да только порох в душе то ли отсырел, то ли весь вышел, ничего делать неохота, лежать бы день-деньской, в потолок смотреть. И ведь не старый, всего сорок семь, а как гири по рукам и ногам невидимые.
Фёдор вздохнул — пропади пропадом этот лихой кирпич, что обвалился с трубы в дымоход! Из-за него теперь сколько разбирать, заново класть, а никуда не денешься — гонит, лишенец, в задвижку весь дым! «Явится печник — будет видно!» — поддался Першичкин утренней неге и только возжелал повернуться на бок, как снова громыхнула дверь. «Опять забыла что-то», — подумал он про Людмилу.
На пороге, однако, толкался кум Никола — приземистый мужичонка с покатой загорелой лысиной и серыми, беспокойными — ни дать ни взять, воровскими, глазами.
— Вот кто тутась! — радостно потёр ладони нежданный гость и сразу учинил допрос. — Каво валяемся-то?
— Отгул у меня, — хмуро буркнул Фёдор.
Фёдор отчасти куму завидовал — старше на пять лет, а шебутной, словно первоклассник на перемене: так и скачет по селу, едва ли не коленцами, всякий миг затевает что-то, обычному разуму неподвластное, — и всё без устали, забот и последствий! Никто слыхом не слыхивал, чтобы тот когда-то недужил или о чём-то горевал. Эх, кумову бы кипучесть да на толковые цели!