Богиня на кухне
Шрифт:
Секундочку! С каких это пор меня заставили выбирать между барсуком и горностаем? И с чего вообще мы сбились на обсуждение местной фауны?
– Нам не пора? – сухо поинтересовалась я, подобрала сумочку и шагнула к двери, напоследок снова поглядев зеркало.
Что ж. Чем-то я и вправду смахиваю на барсука.
Снаружи уже потеплело. Пока мы шли по посыпанной гравием дорожке, я воодушевленно принюхивалась. В воздухе витал сладкий цветочный аромат, казавшийся очень знакомым.
– Жимолость и жасмин! – воскликнула я, когда меня посетила
– Жимолость вон. – Натаниель указал на бледно-желтые цветки на стене. – Посадил год назад,
Я пристально посмотрела на изящные лепестки. Значит, вот как выглядит жимолость?
– А жасмин у нас не растет, – продолжал он. – Вы ничего не напутали?
– Э… – Я развела руками. – Почудилось, наверное.
Пожалуй, не стоит упоминать о геле. Ни сейчас, ни вообще.
Когда мы свернули с дорожки, я вдруг поняла, что впервые с тех пор, как очутилась здесь, выхожу за пределы территории Гейгеров – не считая поездки в торговый центр с Триш. Но тогда я была слишком занята поисками компакта Селин Дион в бардачке машины, чтобы обращать внимание на окрестности. Натаниель повернул налево и двинулся по дороге. А я остановилась как вкопанная. Я глазела на открывшийся мне вид, широко раскрыв рот. Как ошеломительно красиво!
Я и знать не знала.
Старинные, золотистые, с медовым отливом стены. Ряды коттеджей с островерхими черепичными крышами. Речушка, бегущая под ивами. Прямо впереди паб, который я заметила в день приезда, украшенный приколоченными к стенам корзинами. Откуда-то доносилось цоканье лошадиных подков. Никаких резких городских звуков. Все такое уютное, такое славное, было таким на протяжении сотен лет и столько же еще наверняка будет…
– Саманта?
Натаниель наконец заметил, что идет один.
– Извините. – Я поспешила догнать его. – Здесь так красиво! Я и не догадывалась.
– Красиво, – согласился он. Кажется, мой восторг пришелся ему по душе. – Вот только туристов слишком много… – Он пожал плечами.
– Надо же! – Мы двинулись дальше, я крутила головой, не переставая восхищаться. – Какая речка! А церковь какая!
Я словно впала в детство и радовалась так, как радуется ребенок, получив новую игрушку. Можно сказать, до сих пор я не бывала в английской глубинке. Мы всегда находились в Лондоне или выезжали за границу. В Тоскане я практически стала своей, а в Нью-Йорке прожила полгода, когда мама отправилась туда на стажировку. Но в Котсуолд я выбралась впервые в жизни.
Мы перешли реку по старинному сводчатому мосту. На самой высокой точке моста я задержалась, залюбовавшись утками и лебедями.
– Господи! – выдохнула я. – Разве они не прекрасны?
– Вы что, их раньше не замечали? – удивился Натаниель. – Или вас доставили сюда на летающей тарелке?
Мне вспомнилось то перепутанное, полностью выбитое из привычной колеи, отчаявшееся существо, каким я была всего несколько дней назад. Я слезла с поезда, голова раскалывалась, взгляд затуманен…
– Можно и так сказать, – откликнулась я. – Я не смотрела по сторонам.
Под мостом величественно скользили лебеди. Мы проводили их взглядом. Потом я посмотрела на часы. Пять минут одиннадцатого.
– Пойдемте, – поторопила я. – Ваша мама ждет.
– Погодите! – остановил меня Натаниель, когда я было устремилась вперед. – У нас целый день в запасе. – Он догнал меня. – Так что можете не рвать жилы.
Он шел легко и уверенно. Я попыталась приноровиться к этому шагу, но быстро поняла, что не привыкла к такому ритму. Я привыкла к другому – к пропихиванию сквозь толпу, к прокладыванию дороги локтями, к суете и спешке.
– Вы выросли здесь? – спросила я, сбавляя темп.
– Угу. – Он свернул на узенькую мощеную дорожку слева. – Вернулся, когда заболел отец. Потом он умер, и мне пришлось разбираться с наследством. И о матушке заботиться. Ей тяжело все это далось. Финансы оказались в плачевном состоянии… да и все прочее тоже.
– Мне очень жаль, – растерянно проговорила я. – А другие родственники у вас есть?
– Брат. Джейк. Приезжал тут на недельку. – Натаниель помедлил. – У него свое дело.
Очень успешное.
Голос его вроде бы ни на йоту не изменился, но я уловила нотку… чего-то. Пожалуй, с вопросами насчет семьи пора заканчивать.
– Я бы здесь поселилась, – сказала я мечтательно. Натаниель искоса поглядел на меня.
– Вы и так тут живете, – напомнил он.
Ба! А ведь он прав. С формальной точки зрения я и вправду здесь живу.
С этой мыслью нужно свыкнуться. До сих пор я всегда жила в Лондоне, не считая трех лет, проведенных в Кембридже. Мой почтовый индекс всегда начинался с букв «NW». А телефонный номер – с цифр 0207. Вот кто я такая. Вот… кем я была.
Прошлая жизнь казалась все менее и менее реальной. Ощущение было такое, словно я гляжу на себя, даже недельной давности, через матовое стекло или через кальку.
Все, к чему я когда-то стремилась и чем гордилась, сгинуло в одночасье. Рана еще не зарубцевалась до конца. Однако… Однако сейчас я чувствую себя куда более свободной, куда более живой, что ли. Я глубоко, так, что закололо под ребрами, вдохнула чистый сельский воздух. Внезапный прилив оптимизма был сродни эйфории. Поддавшись неожиданному порыву, я остановилась под могучим деревом и уставилась на его пышную, раскидистую крону.
– У Уолта Уитмена есть замечательное стихотворение о дубе. – Я погладила прохладную, шершавую кору. – «Я видел дуб в Луизиане, Он стоял одиноко в поле, и с его ветвей свисали мхи…» 5 Я покосилась на Натаниеля, почти не сомневаясь, что произвела на него впечатление.
– Это бук, – сказал он, кивая на дерево.
Да? Какая жалость.
Не знаю ни одного стихотворения о буках.
– Нам сюда. – Натаниель приоткрыл старинную железную калитку и жестом направил меня по вымощенной камнем дорожке к невысокому домику с голубыми в цветочек занавесками на окнах. – Пойдемте, я познакомлю вас с вашей наставницей.
5
Перевод К. Чуковского.