Богиня парка (сборник)
Шрифт:
Поехали по кочкам, по окружным проселкам, как нищие.
Перед смертью дед был совсем слабенький старик с диабетом и водянкой, т. е. с вечной жаждой, ему нельзя было пить, и он постоянно стремился прогуляться в гастроном с известной целью, к автомату с газировкой, для такого случая он держал в кармане пальто стакан, как алкоголик. Мамаша Грозная накрыла его однажды за этим питьем и вышибла из его дрожащей руки свой же собственный семейный стакан, стакан упал и разбился, все оглянулись, старик разгневался (видимо), и это был последний аккорд в их семейных
Старенький тут же слег, затемпературил и был сдан в свою номенклатурную клинику, куда же еще.
Жена с приехавшей дочерью его проведывали в больнице, сидели попусту у кровати, он лежал маленький, головка свисала как у битой птицы набок, пока однажды медсестра не отправила их домой, сказала: «вам здесь больше нечего делать», они не поняли намека, не захотели, видимо, расслышать интонации и слова «больше», с готовностью смылись. Так и ушли, а он умер через три часа. Медсестра ясно давала понять что светит впереди, какие перспективы, имеющий уши да слышит, но все и так кончилось, он отошел в одиночестве в отдельной палате, в изолированном боксе, за руку никто не держал, да и кому было.
Итак, Грозная осталась одна: дочь вернулась откуда приезжала, т. е. за границу, старший сын как жил, так и живет у жены, снова пьет, ничего не боясь, но уже там, вдали: казалось бы, все, как говорится, устаканилось.
Грозная, как бы призывая забыть прошлое, посещала своих внуков, полностью одобряя жизнь бывших невесток — вдовы и разведенной. Теперь, когда между ними не стояло ничего, отношения были даже хорошие, вместе дружно ездили раз в год на кладбище к младшему сыну Грозной, после чего пили чай у вдовы и т. д.
Никто ничего не цапал, не хватал у Грозной, не ждал от нее, не требовал квартиры, не искал справедливости, все растворилось в тумане прошедшего времени, однако не все: была еще одна препона, одна застава на мирном пути Грозной — это ее непутевый сын, старший сын-алкоголик, уже не живущий в квартире.
Грозная свято исполняла свой долг — беречь от него эту квартиру (он по старой памяти все еще был там прописан).
У нее имелись еще другие дела, в частности, еженедельно навещать могилу младшего сына, это, видимо, было самое ухоженное захоронение на всем Люблинском кладбище, на этом пристанище бедняков и простого люда.
Сама Грозная наметила себе лежать с мужем на партийно-номенклатурном погосте в Ново-Архангельском, где были могилы министров и деятелей науки, культуры, армии и производства.
Грозная даже, хороня мужа, еще не отойдя от дорожного гнева, взволновалась теперь уже из-за ближайшего к могиле дерева, останется ли здесь место и для ее тела — померила все шагами, косо ступая поврежденной в детстве пятой, причем мерила на глазах у всех, как бы отважно вступая в сговор со своей смертью, игнорируя присущий человеку страх будущего.
Однако все отнеслись к ее обмерам индифферентно и даже иронически, как к устройству собственной судьбы (хороша судьба).
Но она пока не спешила, у нее еще были в этом мире четкие задачи (вспомним — жить в покое и на свободе одной в квартире, а ЗАТЕМ оставить ее дочери).
Сын же, оставшийся в живых, наоборот, иногда порывался приехать к ней жить, причем открытым текстом настаивал, чтобы хотя бы его деточек прописали в семейное гнездо Грозных. Хотя бы одного!
Он явно хотел уберечь следующее поколение от того что испытал сам, от квартирного вопроса, и действовал прямо наперекор обычаям старины: не гнал деточек, как гнали его родители, а стремился обеспечить нормальную жизнь наследникам.
Но ведь квартира еще не пуста! — как бы слышался победный клич Грозной, и посмотрим, чем кончилось дело.
В свой очередной наезд Сталинки на родину она, т. е. Сталинка, уже матерая баба за пятьдесят, взяла весь процесс в свои крепкие руки, т. е. предложила семейный обмен: детей прописывают на эти знаменитые сто метров, а старший сын Грозной, наоборот, выписывается оттуда к жене в однокомнатную, и мечты сбылись.
И он клюнул на эту приманку, даже обрадовался, он отдал все, как король Лир, оставшись жить в однокомнатной квартире вместе со своим инженером-женой, а что касается его детей, то тут обошлись следующим образом: удалая Сталинка поставила условие, тут же семейный обмен с нею самой, она предложила им свою квартирку из трех комнат где-то в далеком подушкино-петровском микрорайоне, а сама Сталинка с семьей прописывается к матери, ура.
И дети, посоветовавшись с родней, согласились.
Видимо, та родня (выгнанная ранее беременная бывшая невестка плюс ее очень немолодые родители) считали, что с паршивой овцы хоть шерсти клок, а на обман не пошли — т. е. прописаться в красавицу квартиру и больше ни на что не соглашаться, никуда не уезжать и перехитрить могучую Сталинку.
Видимо, во-первых, та родня не была способна на мелкие подлости, т. е. подмахнуть бумаги с серьезным видом, а потом умыть руки.
Во-вторых, все вокруг считали мамашу Грозную совершенно бессмертной и не надеялись дождаться ее исчезновения с лица земли, чтобы получить вожделенные 100 метров.
Мало ли существует, к примеру, на Кавказе долгожителей, пока всех их перехоронишь, сам помрешь.
А прописываемый парень был как раз тот, рожденный вьюжным зимним вечером по дороге из одного дома в другой с заездом в роддом.
Все наконец получило завершение. Довольны были Сталинка с мужем, сын, маленький Грозный, и его бабки-дедки с той стороны: все ликовали.
И мечты Грозной сбылись. Во-первых, с нее было снято старое обвинение, что она кого-то там выгнала. Во-вторых, она теперь сидела одна в квартире, независимая, хозяйка положения и в то же время все посвящено любимой дочери, все, вся жизнь в мыслях о ней и о внучке.
И в то же время любимая дочь отсутствует и особенно отсутствует лопоухий пьющий зять, полная свобода, ура.