Богиня пустыни
Шрифт:
Раньше, в их тесной мансарде, зажатой между бременскими фронтонами, ей достаточно было в такие моменты всего лишь открыть люк в крыше. Комната была расположена достаточно высоко над уличными фонарями, чтобы иметь возможность наблюдать небесные тела во всем их великолепии. Элиас никогда не мог оценить их очарования, но однажды он принес Сендрин свежеотпечатанную звездную карту размером с обеденный стол, стоящий рядом с печью. Она предполагала, что он где-то украл ее, но благоразумно не спрашивала об этом. Вместо этого она с воодушевлением начала изучать созвездия, которые были обозначены на карте тонкими светлыми линиями. Иногда они казались ей частями лабиринта. Однажды они с Элиасом полночи провели за обсуждением того, какой длины должна быть нить, если натянуть ее от
Теперь она тосковала, потому что вынуждена была лежать одна под шелковым балдахином. Она и Элиас с детства спали в одной кровати, что в бедных семьях ни в коем случае не считалось чем-нибудь необычным: Сендрин знала, что в одной семье в их доме братья и сестры вчетвером спали на одном матрасе, так как у родителей, простых рабочих с фабрики рыбной муки, не было денег для приобретения дополнительных постелей.
Близкие отношения с Элиасом были утешением для Сендрин в те времена, когда они не знали, чем им на следующий день заплатить за еду. Позже, когда Элиас начал свою карьеру в торговом доме и их финансовое положение упрочилось, для нее давно уже стало обычным засыпать у него на руке. Для него она по-прежнему оставалась маленькой сестричкой, которую нужно было окружать заботой и оберегать, и так как не было больше никого, кто смог бы принять на себя эти обязанности, то для обоих такие отношения казались единственно возможными. Они не стеснялись друг друга, между ними не было никаких тайн. Тем большее потрясение испытала Сендрин, когда Элиас поставил ее перед фактом, объявив о своей предстоящей эмиграции.
Она должна была признаться, что в течение нескольких месяцев ее пребывания в Африке мысли об Элиасе все больше отступали на задний план. Конечно, она подавала письменное прошение о помощи в розыске брата в службу губернатора, но не получила никакого ответа. Затем она пыталась сделать это через почтамт, но снова так же безуспешно.
Никто, кажется, не мог ей помочь.
Сендрин вздрогнула от страха, когда за ее окном вдруг раздался дикий визг. Замерев, она загасила свечу и после некоторого промедления вскочила с кровати. В полной темноте она вышла в эркер и выглянула наружу. Ветер дул с запада и отгонял потоки дождя от дома. Хотя стекла оставались почти сухими, она ничего не могла разглядеть во мраке ночи.
Визг послышался еще раз, на этот раз гораздо дальше, но теперь она поняла, что это за звуки. Там, снаружи, вокруг дома бродили гиены в поисках падали.
Несколько темных теней скользили по лугу, но, возможно, это были всего лишь тени акаций, колышущихся на ветру. Невозможно было сказать с уверенностью, что же именно она видела. Через некоторое время, когда глаза Сендрин немного привыкли к темноте, она не обнаружила на лугу никаких гиен. Там не было ничего, кроме исхлестанной дождем высокой — по колено — травы.
Не хватало только сойти с ума, — поругала она себя мысленно. Суеверия туземцев уже влияют на тебя; скоро ты поверишь и в человека-гиену, и в перемещения духа шаманов, и в то, что сама являешься шаманкой.
От этой мысли прошла гусиная кожа, которой она покрылась при крике гиен. Она видела в сумерках перед своими окнами много разных хищников с тех пор, как приехала сюда почти десять месяцев тому назад, и было бы нелепо именно сегодня из-за этого потерять самообладание.
Но, возможно, в гораздо большей степени в ее смятении на самом деле были виноваты вовсе не гиены, а то, что сказал ей Адриан. И то, что говорил этот Кваббо. Вероятно, из-за всего этого она и сама постепенно начинала верить в такие вещи.
Конечно, это было смешно. И конечно же, в действительности она вовсе так не думала. По крайней мере, она внушала себе это снова и снова.
Мировосприятие Кваббо было частью совершенно чуждой ей культуры. То, что он говорил и думал, могло быть правдой лишь с его точки зрения. Но Сендрин смотрела на
Нет, рассуждения Кваббо не были проблемой для нее. Проблема заключалась в Адриане. Он не был африканцем. Конечно, он родился здесь, но получил воспитание европейца. Если на всем Юго-Западе и нашелся бы человек, которому она могла бы доверять, то это был бы именно Адриан. И вовсе не на основании того, что он делал или говорил; дело было скорее в его сущности, его энергетике, в чем-то, что было в нем главным и чему она, однако, не могла дать названия. Она не могла подобрать для этого нужного слова, и было абсолютно безнадежным делом пытаться его найти. Вопреки всем странностям, присущим ему, вопреки его загадочному появлению у термитника и его таинственным поездкам в Виндхук, она чувствовала, что он был на ее стороне.
И именно он настаивал на том, что она… Да что она, собственно? Что она может читать мысли? Или что она может поставить себя на место любой вещи, просто наблюдая за ней? Или что она обладает властью африканских шаманов?
Возможно, как раз это и было ошибкой, которую она постоянно совершала. Африканскийшаман. Если бы ей удалось избавиться от представления, что эти способности тесно взаимосвязаны с континентом, на котором она находилась, с землей, на которой она стояла, с песком, солнцем, бесконечной пустыней, тогда, возможно, она бы лучше поняла, что с ней происходит. По крайней мере, настолько, что смогла бы попытаться использовать эти способности, приписываемые ей Кваббо и Адрианом, не накладывая никаких ограничений и не замыкаясь в рамки разума. Просто надо быть открытой, готовой принять новые знания, позволяющие изменить ее представления о мире.
Она прикрыла лицо руками, помассировала себе веки и щеки. То, что она сказала Адриану, тогда, в тени акаций, было правдой: перед ней и раньше возникали картины, которые на самом деле она не видела — они существовали только в ее голове. Не какие-то химеры, а просто фантазии. Это было то, что происходило в повседневной жизни, ничего такого, что могло бы сбить ее с толку: мошеннические намерения уличного торговца, который хотел продать ей испорченную рыбу; оценки, выставленные ей преподавателем до их оглашения; карета, попавшая в аварию за мгновение до того, как ее заднее колесо раскололось о камни бордюра. Она говорила об этом с Элиасом и была убеждена в том, что у каждого бывают подобные видения. Вскоре она перестала задумываться об этом.
Здесь же подобные случаи происходили совершенно по-другому. Что, если Адриан прав? Что, если то, о чем говорил Кваббо, было не загадочными манипуляциями, а его, а вероятно, и ее гранью бытия?
На улице в последний раз раздался крик гиен, после чего в ночи звучали лишь плач ветра и шум дождя.
Сендрин отступила назад, во мрак комнаты. Она опустилась в одно из кресел у камина. Ее кожа была ледяной, одежда не спасала от озноба. Слуги аккуратно вычистили очаг, от него слегка пахло остывшим пеплом. Из каминной трубы продолжали доноситься стенания бури.
Шаман может заставить разговаривать с собой предметы, сказал Адриан. Ну хорошо, она попробует сделать это. Она не жаждала оказаться во власти видения, подобного тому, что было в термитнике, поэтому Сендрин попыталась сконцентрироваться на чем-то неопасном. Но насколько неопасными могли быть предметы в комнате, в которой отец семейства заколол маленькую девочку, свою дочь?
Воспоминание о маленькой Кимберли Селкирк и ее отце, опьяненном кровью, снова вызвало у нее перед глазами картины той ночи. Она никогда не пыталась дать объяснение своим видениям. Это было похоже на сон, правдоподобный и страшный, но всего лишь сон. Заглядывая глубоко внутрь себя, она понимала, что это должно было иметь какое-то значение. Она не верила в привидения и кару небесную. А что, если что-то из находящегося здесь, в этой комнате, обращалось к ней? Или сама комната? Смогла бы она еще раз пережить зрелище убийства, если бы захотела? Но ни за что на свете она не хотела бы снова выдержать такое испытание.