Богиня
Шрифт:
Мне слышались рыдания, женщины и мужчины повторяли обрядный возглас: «Великая матерь богов, помилуй нас». Над своей головой я различил металлический шорох листвы, двинулся воздух, роща вздохнула. Изменившееся вдруг освещение заставило меня заподозрить истину. Я выбежал на опушку и увидел тучу, занявшую четверть небосклона. Прошло немного минут, прежде чем упали первые капли. Дубы загудели в порыве ветра, гремел гром. Собравшиеся в рощу разбегались теперь в поисках надежных убежищ. Я медлил уйти, пораженный величественным зрелищем небывалой грозы. Темень стволов прорезал ослепительный блеск молнии. Удар поразил самый алтарь, где совершались
Не знаю, каким именно образом слух об услышанном богами жертвоприношении распространился за пределы того замкнутого кружка, в который проник я лишь после некоторой с моей стороны настойчивости. Быть может, один из крестьян подглядел церемонию в роще или любопытство слуг нарушило тайну. В городе поднялись толки, которые вскоре дошли до священников. Оскорбленные тем, что кто-то оспаривал чудо, приписанное им своим молебнам, они искали виновных. До них дошли сведения о женщине, которую одни считали обманщицей и комедианткой, тогда как другие называли богиней. Суровый архиепископ приказал своим шпионам поддерживать за ней наблюдение, вероятно жалея, что не может предать ее старинному аутодафе.
Со всех сторон до меня доходили теперь разнообразные о ней басни. Черты действительности переплетались в них с самыми чудовищными выдумками. Говорили, что она разоряла старого барона В., заставляя его содержать для нее кокетливый маленький дом в модном предместье и выезд, запряженный вороными лошадьми с белой во лбу отметиной. Уверяли, что она поддерживала на деньги своего покровителя несколько молодых любовников. Влияния ее приписывали магнетической силе и ее экстазы — действию наркотических средств. Находились свидетели ее разгула и обличители ее мошеннических проделок. Проигравшиеся игроки клялись, что она продавала им фальшивый шанс карт, и обманутые мужья, что она развращала их жен в секретных сборищах.
Выслушивая эти россказни, я молчал и пожимал плечами. Злоба и глупость ближних давно уже перестали удивлять меня. Меня тревожило, однако, желание знать полную истину, которой я, новый гость круга барона В. и недавний знакомый его богини, далеко не обладал. Однажды я проводил вечер в морском казино. Первый секретарь губернатора, мой друг со школьной скамьи, подсел к моему столику. Он рассказал мне о возложенном на него деликатном поручении устроить насильственный выезд той, о которой в последнее время говорил весь город. Я больше не выдержал и разразился негодованием. Я порицал близорукость властей, низость толпы, именующей себя высшим обществом, зависть священников, невежественность филистеров, лицемерие добродетельных женщин и притворство благородных отцов семейства. Я защищал, оправдывал, превозносил ту, которую видел умеющей быть на короткое время властительницей наших душ, вестницей неумерших божеств, жрицей вечных тайн природы. Не прерывая, мой собеседник слушал меня; время от времени на губах его появлялась скептическая улыбка. По его словам, ни он, ни я не могли здесь больше помочь. Во многом готов он был согласиться со мной, но ему были известны и некоторые обстоятельства, мешавшие отнестись к моим мнениям с полным доверием. Он предложил мне сопровождать его в тот же вечер, пообещав зрелище, которое могло бы рассеять многие из моих заблуждений.
Была темная ночь, когда мы спустились с ярко освещенных террас казино. Улицы были пустынны, мы поднимались к предместью, расположившемуся в первых складках горы. Дорогой мой спутник рассказал мне о своем утреннем визите. В маленьком
Мы пересекли квартал торговли и удовольствий и углубились в сеть подозрительных улиц порта. Уверенно наша невольная путеводительница поворачивала то вправо, то влево. Она остановилась внезапно перед пользующейся двусмысленной славой гостиницей, в которой останавливались игроки соседних притонов и артисты ярмарочного цирка. В нижнем этаже еще было освещено болезненным светом излюбленное их кафе, украшенное заставленным разноцветными бутылками прилавком. Было поздно, столики уже опустели. Только у одного сидел, сняв шляпу, открыв коротко остриженную крепкую голову, сжимая рукой камышовую трость, посетитель в глубокой рассеянности. Мой спутник кивнул мне: та, кого мы сопровождали, после недолгого колебания вошла в кафе.
Она направилась к занятому столику. Ожидавший ее повернул голову, я увидел его худое, смуглое, плохо выбритое лицо с ярким ртом и опасно расставленными глазами. Он встал и, засунув руки в карманы, выбросил на столик серебряную монету. Все движения той, которую я видел недоступной вестницей богов, неистовой жрицей, были теперь нежны, покорны, расплавлены простым чувством, проникнуты человеческой слабостью. Я угадывал земную любовь в ее взгляде и бедное горе в ее сердце.
Они исчезли. Я хотел уходить, мой спутник насмешливо и торжествующе улыбался мне в лицо. Внезапно осветилась одна из комнат второго этажа с открытыми окнами и спущенной, колеблемой морским дыханием занавеской. Два силуэта вырисовывались на ней, замкнутые в крепком объятии. Я узнавал божественный профиль, выделявшийся с бережностью старинного рисунка, и без вражды наблюдал склонившийся к нему другой, изваянный фатально и резко, рукой страстей и пороков. Я различил поцелуй за раздуваемой ветром убогой занавеской, я слышал скептический смех моего друга, взявшего меня за локоть, чтобы увести прочь. Но я не проклинал, не осуждал после всего, что случилось в эту ночь, ту, которую называли обманщицей и комедианткой, которую называли другие богиней и которую я в эту ночь видел женщиной.