Богиня

Пембертон Маргарет

Его губы коснулись ее виска, лба, полуприкрытых век. Валентина неожиданно вскинулась, глядя на него бездонными страдальческими глазами.

– Почему ты так возненавидел меня, когда вернулся из Греции? Почему был так холоден? Так жесток?

Видал прижал ее к себе.

– Потому что ревновал, – признался он таким напряженным голосом, что Валентина вздрогнула. – Ревновал к Брук Тейлору. И ко всем другим мужчинам, которых ты любила.

– Но у меня никого не было, – возразила она, бледнея. – И я не любила Брук Тейлора.

Взгляды

их снова встретились, всего лишь на мгновение, пролетевшее для остального мира незаметно. Мгновение, в котором уместилась вся их жизнь.

– И после пожара ты не приехала ко мне, – тихо ответил он. – Не позвонила и не написала.

Глаза его превратились в темные колодцы нестерпимой боли. Валентина пыталась заговорить, но слов не было. Она будто стояла на краю пропасти, боясь того, что может услышать. Перепуганная и полная отчаянной надежды.

– Ты сам просил об этом в телеграмме, – робко ответила она. Но, заметив, как мука в его взгляде медленно сменилась недоумением, Валентина почувствовала, как кровь застучала в висках, а сомнения сменились уверенностью. – В твоей телеграмме говорилось, что Кариана получила сильные ожоги и что наши планы неосуществимы. Ты просил меня не звонить и не писать, потому что между нами все кончено.

Недоумение сменилось потрясающим неверием.

– Черта с два! Я сам продиктовал телеграмму Чею после того, как оказался в больнице. Там говорилось: «Жив не волнуйся скоро буду с тобой планы не изменились».

Валентина заплакала; радость и боль переплелись так тесно, что она не знала, где кончается одно и начинается другое.

– О Господи, – тихо прошептала она. – Позволь, я покажу тебе, Видал. Сейчас покажу.

Она отступила, раздвинула шторы и начала лихорадочно рыться в сумочке. Наконец, не глядя на натянутого как струна Видала, она вытащила кожаный бумажник с монограммой.

– Она там, во внутреннем карманчике. У меня так и не хватило сил ее уничтожить.

Чернила совсем не выцвели, словно телеграмма была послана только вчера. Молчание длилось и длилось, пока Валентина не поняла, что больше не выдержит. Видал медленно сложил клочок бумаги, необратимо изменивший их судьбы.

– Я никогда ее не посылал, – тихо сказал Видал.

– Знаю, – пробормотала Валентина, обнимая его. – Я поняла это с той минуты, как ты меня поцеловал.

Во всем виноват Дентон. Дентон с его ледяной целеустремленностью, решимостью добиться своего любой ценой. Валентина вздрогнула от отвращения, но тут же постаралась избавиться от омерзительных воспоминаний.

– Едем в госпиталь, – хрипло попросила она. – Александр ждет нас.

Видал сам сел за руль темно-красного «кадиллака». Валентина вспомнила тот первый раз, когда ехала вместе с ним. От власти, которую он имел над ней тогда и сейчас, она до сих пор не могла освободиться. Когда они проезжали мимо платанов и дубов Одюбон-парка, Видал спросил:

– Как отнесется Александр

к тому, что мы поженимся?

Валентина охнула, широко распахнув глаза. Видал едва заметно улыбнулся.

– Я слишком долго ждал, Валентина. И больше ждать не намерен.

– Но ты не можешь делать предложение на скорости пятьдесят миль в час, – запротестовала она, хотя сердце ее разрывалось от счастья.

– Значит, не будем делать это на ходу, – согласился он, нажимая на тормоза.

Сзади послышались тревожные гудки. Но Видал, не обращая внимания ни на что, приподнял ее подбородок, глядя в любимые глаза. Его лицо, мгновенно преобразившееся, светилось неземной любовью.

– Я люблю тебя, родная. И хочу, чтобы ты была моей женой. Ты выйдешь за меня замуж?

На кожаных сиденьях лежала пятнистая тень платана, В окна заглядывало солнце.

– О да, – выдохнула она, нежно касаясь его лица кончиками пальцев. – О да, Видал. Я больше всего на свете хочу стать твоей женой.

Любовь, которую Валентина испытывала в этот миг, захлестнула ее с такой силой, что она едва могла дышать. Желание, столь долго подавляемое, пылало в крови.

– Szeretlek, – прошептал он, грубо притягивая ее к себе. – Я люблю тебя.

Когда Видал наконец отстранился, у нее на ресницах блестели слезы. Он осторожно смахнул их.

– Осталось еще кое-что. Только одно.

Валентина вопросительно посмотрела на него. Видал очень медленно начал стягивать перчатки. Она не знала – он понял это по мимолетному выражению ужаса в потемневших глазах. Она держала его за руки в больнице и в темноте гостиничного номера и не представляла, что под темными перчатками кожа была мертвенно-белой, покрытой глубокими шрамами. Видал уронил перчатки на пол.

– Твои руки, – прерывающимся голосом прошептала она. – О Видал! Твои бедные, бедные руки!

– Удивительно, что ты не знала. Неужели тебе не сказали?

– Не сказали, – повторила Валентина, качая головой. Слезы катились по щекам. Он спас Кариану, но какой ценой!

– Тебе неприятно? – спросил Видал с деланной небрежностью. Однако Валентина уловила боязливые нотки и его голосе.

– Конечно, нет! – воскликнула она, прижимая его изуродованные руки к своим щекам. – Конечно, нет, Видал! Как ты мог подумать такое?! Как ты мог спрашивать?!

– Я больше не буду, – пообещал он, облегченно вздохнув.

Доктор не позволил им остаться с Александром подольше, заявив, что ему нужно больше отдыхать, чтобы скорее поправиться.

– Но мистер Ракоши должен возвращаться в Голливуд, – жалобно протянул Александр, опасаясь, что его кумир исчезнет так же неожиданно, как появился, прежде чем он сможет поговорить с ним о кино.

– Я могу ненадолго задержаться, – заверил Видал, начиная побаиваться, что Тео хватит удар, когда тот услышит новости. – Думаю, мы втроем можем немного отдохнуть. На Юге есть чудесные места для рыбалки.