Богомолье (сборник)
Шрифт:
«Сымайте муку… колесо рассохлось!..»
Это уж как они опять поклали… А чаща-глушь такая – ни в жись не выбраться! И Богом его стращали, и…
«Сымайте…» – и все.
Дали. Ну, вывез на настоящую дорогу, до полпути. Тут они его, на народе-то, начали корить, – псаломщик все бумагу ему показывал – ругался… А он ворот-то отстегнул, и… во всю-то грудь у него опухоль и кровью сочится – глядеть страшно.
«Рак завелся от неприятностев, а вас, чертей, все вожу! Вы вон кобелям московским возите, а на мне семеро душ, сын с войны калека… чего я сто-ю?!»
Не дай бог, сколько я видал горя… всплыло, не
Ну, с полпути уж мальчишку порядили, до машины. Опять старуха пудик отсыпала. Ну, увидала вагоны – закрестилась…
IV
А вагоны – мимо да мимо: полным набито, не сесть. На крышах сидят с мукой. Стали у станции, под акатником дожидать, как цыганы. Народу… станом стоят, в день-то один поезд проходил. Четыре дня так просидели: слабосильные всё, не влезешь, а от псаломщика только разговоры – всякой шапки боится, настращен. При нем семерых скинули из вагонов – упокойников… да ночью старика насмерть придавили: муки на него пять пудов на голову сбросили в потемках. Кто – кто?! А тут разберешь – кто!..
Наслушалась старуха, навидалась… голова у ней как вот дерюжка стала, не упомнит ничего. Ночи не спала, не ела – не пила… Сидит у муки, плачет.
Псаломщик вертелся-вертелся… нашел! Прибег-запыхался: еду! Солдаты партией ехали, а он к ним, значит… голос им доказал! Ну, они его с собой прихватили – песни им играть дорогой – и муку устроили. Потом женщину ту, с девчонкой, – а солидная уж была, родить ей скоро, – солдат здешний посадил…
Старуха и не видала, как дело-то у них вышло, – дремалось ей. А они разговор имели… Жалась бабенка, отплевывалась, а солдат, понятно, резоны ей…
«И неделю проваландаешься, а уж ты мне доверься… я деликатно посажу!..»
Ну, ходила она с ним на полчасика, девчонку старухе подкинула. «Пойду, – говорит, – у главного дознаюсь…»
Ну, посадил. Приходил с товарищем, имущество ихнее забрали.
«Меня-то бы прихватили… – стала старуха проситься, – бабу-то вон сажаешь…»
А им смехи!..
«На полсотню годков просрочилась!»
Видала от мешков, как их всаживали: один с пистолетом спереду шел и народ стращал. Затиснули бабенку с девчонкой в теплушку, как клин вколачивали, с мужиками за грудки… одного отчаянно выхватили из вагону – рубаху исполосовали, а их всадили! Мужик на буфер потом вскочил, поехал без картуза, верхом – в вагоне-то мука осталась, не кинешь!
Заприметила старуха того солдата, устерегла, как близко он проходил…
«Сынок, помоги… бабу-то вон сажал!.. Возьми уж, чего требуется…»
А тот над ней потешается: куды ты мне сдалась, старая! Ну, которая публика тут жила до поезду, дивятся, смех пошел: старуха солдату навязывается, бесстыжая! Потом ей женщина одна растолковала. Заплевалась старуха: «Да куды ж люди-то подевались?! Господи!.. Одна-то страмота!..» А ей читают нотацию: «Во как хлебушек-то теперь дается! Прежде вон за монетку, и в бумажку завернут, дураки-то вот когда были… а как все умные стали…»
Ну, разговор пошел… Вот один старик и говорит: «А чего окаянным будет, которые эти порядки удумали?! Народу сколько загублено через их… семерых вон свалили, как полешки, и впортокол не пишут!..»
А ему говорят – мигают: «Ты того спроси… в шапке красной вон идет!..»
Ну, старик, понятно, схоронился. А там опять голос подается: «Бальшия дела будут… теперь у каждого пропечатано, в свой впортокол записано!..»
А сажаться надо. На пятый день опять поезд подошел. Старые все уехали, новые садятся, а старуха опять все ждет. Стала в голос причитать, а никто не вступается. Ушел поезд. А народ смеется, которые отчаянные: «Это они смерти твоей дожидаются, вот и не сажают… Им опосля тебя наследство-то какое будет!..»
Солдат тот опять проходит: «Сидишь?..»
«Сижу, сынок… Возьми уж положенное, ослобони… у меня внучки голодные, сиротки…»
В ноги ему повалилась. А с ним матрос стоял…
«Знаешь, – говорит, – чего я с ей сделаю?! – матрос-то… а морда у него – прямо зверь! – Я, – говорит, – ее… в вагон беспременно посажу! Она, – говорит, – мне до смерти надоела, видеть ее не могу, как она передо мной ходит, мысли мутит! Давеча спать пошел, а она опять… возля сидит-скулит!.. Чего ты скулишь-воешь… третий день воешь, работать мне мешаешь?! Я тебя видеть не могу…»
А старуха в ноги ему: «Прости, сынок, Христа ради… сирота я слабая, безначальная… погибаю…»
Пошел матрос от нее…
«Видеть, – говорит, – ее не могу!..»
День прошел… Только поезду подходить – приходят двое каких-то, и матрос тот с ними…
«Забирайте ее канитель. Даешь им, бабка, полпуда, шут с ими!»
Понесли они мешки, а он теребит: «Вставай, посадка сейчас тебе будет!» В чувство ее привел. И ведь посадил! Понятно, матросу покоряются. Пальцем погрозил: «Мать примите!» – только и всего. Пошел – не успела старуха и слова ему сказать. Втащили ее, дали местечко в уголку. Отсыпала она полпудика. Поехали. Повалилась как мертвая, с устатку.
Проснулась – народ шумит: обязательно вылазить надо да лесом верст двадцать обходить, а то на главной заграждение-досмотр, отбирают, больше пуда не дозволяется. Старуха заполошилась: да почему такое?.. А все в одно слово: обходить! В тихом месте сойдем, а то заградительный отряд, самый лихой. Со встречного поезда предупреждали, что – стерегут! Вчера спекулянты с матросами ехали, с собственной охраной, – кровопролитный бой был, отбились и двоих ихних убили… Теперь, не приведи бог, – рвут!..
К ночи, на остановке, поволокли мешки, посыпались из всего поезда. Стали мальчишки вскакивать, в «пассажиры» наниматься, – на заграде, мол, пудик на себя покажут, а там соскочут, но только отсоветовали старухе: скакунов уж знают, не верят! Пришлось старухе нанять – до подводы донести за мучку, а уж там все налажено, по пяти фунтов с пуда, до глухого перегона. Плачет, а дает. Поехали, цельный караван. И ночь уж. По местам у них верховые, где поверней сворачивать… Двое со звездой попались – на откупе у мужиков предустерегают, и мужики тоже стерегутся – бывало, что и лошадей отымут. Завезли в леса, послали на малую станцию разведать, – страшную-то заставу обошли! А с малой прискакал верховой, говорит: в кустах хоронются с пулеметом, на дальнюю надо подаваться! Мужики говорят: желаете – за пять еще фунтов повезем, а то прощайте… сами едва живы! Деваться некуда, согласились которые… Глядит старуха – мешочка-то уж и нет.