Бои местного значения
Шрифт:
И вдруг – возвращение Шестакова. Совсем как тогда. Одного его незаметного движения руки было достаточно, чтобы поверить – старый друг не выдаст, сделает все, чтобы спастись самому и спасти его, старлейта Власьева.
Но. Если в тот раз, в двадцать первом году, Шестаков рискнул бескорыстно, по старому, несоветскому правилу «сам погибай, а товарища выручай», то теперь что?
Теперь нужно не допустить подобных промахов впредь.
– Слышь, браток, – обратился он к Коляну, – а в том Торгсине, куда вы ложки скидывали, там по вечерам как, много
Вор посмотрел на него со свежим интересом. Догадываясь о смысле вопроса.
– Знаешь, вот этим я не интересовался. Не мой профиль, и самый же центр, Смоленская площадь. Но думаю так – поутру, к открытию, у них там в кассе только боны, на которые жратву и барахло дают. Ближе к закрытию – наоборот, рыжье, серебро, валюта. А советские башли – даже и не знаю, бывают они там вообще… А ты что, сильно жохом ходишь?
Власьев, вошедший в одну из тех ролей, к которым почти два десятка лет себя готовил, трижды хрипло кашлянул, как бы изображая то ли смех, то ли возмущение неуместным вопросом нижестоящего по иерархической лестнице сотоварища.
– Вообще-то у нас за такие вопросы кишки на телефонную катушку наматывали… – раздумчиво сказал он и тут же резко крутнул руль, объезжая глубокую выбоину на проселке. Задним правым колесом он в нее все же попал, да так, что оба они чуть не пробили головами фанерную крышу кабины.
– Да нет, ты что, – прошипел вор, сплевывая кровь от прикушенного языка. – Я думал так, по-простому поговорить..
– А если по-простому, то доберемся до Москвы – если, чтоб не сглазить, тогда и поговорим.
Доехали. И даже без происшествий. Сначала до глухой станции Берендеево Ярославской дороги, чуть севернее узловой станции Александров, на окраине которой свалили в овраг машину и побросали в снег винтовки, а потом, рабочим поездом, и до Москвы.
Не подверглись даже и проверке документов, потому что соскочили возле Депо, где валила густая толпа пригородного народа, расходясь по многочисленным тропинкам к дыркам в заборе справа и слева от платформы. Никаких вохровцев не наставить, чтобы всех отследить.
Вышли к началу Большой Переяславки и побрели переулками в сторону Мещанских улиц.
– Все, здесь – расканались, – сказал случайным спутникам Власьев. – Спасибо, как говорится, за компанию. Тебя где найти? – ткнул он пальцем в грудь вора. – Да не менжуйся ты, почаще вспоминай, где сейчас вот был бы, если б не я. Говори, а то мало ли как еще повернется…
– Да нет, я не понимаю, что ль? Приходи на Тишинку. Там такой есть Электрический переулок. Дом 5. Постучишь, меня спросишь. Я предупрежу. Скажут, что и как.
– Вот и лады. До встречи, братан. И, как мой дед говорил, почаще води ухами…
– Чем-чем?
– Вот этими, – он показал пальцем. – Ушами, по-научному выражаясь…
– Понял, спасибо за совет, – и уже повернулся, чтобы уходить, как нарком его снова окликнул:
– А это вот – тебе нужно? – и вытащил из-за отворота пальто стопочку документов.
– Что такое?
– Да ксивы ж ваши. Которые легавые в сопроводительном пакете везли. Паспорт на имя гражданина Копылова Семена Денисовича, со спецотметкой минус семь, твой, что ли?
– Ну, мой…
– И еще пять. Забирай все. Может, и пригодятся. Тут еще и выписки из следственных дел… Тоже чего-нибудь стоят?
Похоже, вор уже испытывал идиосинкразию к чересчур навязчивым спасителям. Но ведь, с другой стороны…
Он не нашел ничего лучшего, как еще раз вымученно улыбнуться, принимая документы, даже поклонился слегка.
Наконец расстались и с вором, и с державшимися всю дорогу чуть поодаль его молодыми подельниками.
Глава 29
Лихарев помог Буданцеву стянуть гимнастерку, причем сыщик шипел сквозь зубы и сдержанно матерился – кое-какие удары резиновой дубинки просекли кожу, и нательная рубашка присохла к ранам. На желтоватой бязи расплылись грязно-розовые пятна сукровицы.
– Вот тебе, Иван Афанасьевич, революционная целесообразность на практике. – Валентин неожиданно перешел на «ты», и Буданцев после всего пережитого воспринял это как должное. Но решил, что и сам ответит тем же. – Ты по своей неизжитой буржуазной законопослушности, как дурак, третий день достоверные улики ищешь, а тут раз-два – и готово. Как миленький признание бы подписал в ближайшее время.
– Не понимаю, – продолжал удивляться сыщик. – Ну и «признался» бы, а что толку?
– А ничего. Следователь свое дело сделал. И передал бы тебя кому-то другому, из другой службы, кто вместе с тобой отправится брать Шестакова по указанному адресу. Желательно – подальше.
– И? – продолжал настаивать сыщик.
– Ты что, в детском саде до сих пор живешь? Никакого наркома они бы там, естественно, не нашли, снова тебя в оборот взяли, чтоб признался, зачем врешь. А дальше как получится. Повезет твоему следователю – про него больше не вспомнят, с крайнего спросят. У них сейчас один принцип – умри ты сегодня, а я завтра. А может, и не так. Дали твоему капитану приказ – за сутки разобраться и доложить. Он уже понял, что дело мертвое, и бил тебя просто от отчаяния, что из-за такой вот сволочи самому пропадать придется. И решил, по крайней мере, материал на Шадрина, Заковского, кого-то еще выколотить. Наркома, извините, не нашлось, они его давно в Москве-реке утопили, теперь, пока лед не сойдет, ничего не сделаешь, а очередной заговор – вот он, по фигурантам расписан.
– А что, не так уж и глупо. Сейчас январь, лед сойдет в апреле, а за это время – ого-го.
Буданцев действительно плохо представлял эту механику, всю сознательную жизнь занятый ловлей реальных преступников. Догадывался, конечно, что чекисты не брезгуют туфтой, в политических делах без этого не обойтись, где причастность к враждебным классам значит больше конкретной вины каждого отдельного человека, но, когда столкнулся с этим непосредственно, испытал на собственном горбу, в буквальном смысле.