Боковая ветвь
Шрифт:
«Папочка постарался к ее приезду», — подумал Серов.
— Неужели такие роскошные цветы можно вырастить под Москвой?
Вслух он не скупился на похвалы.
— Вот представь. Отец нарезал только сегодня вечером. Они еще пахнут землей. Удивительно, что зимой в этом году теплицу на даче не разорили. Он, кажется, ездил туда все выходные подряд.
— Ему стала нравиться жизнь отшельника?
— Ему уже под семьдесят. С возрастом люди меняются. Катя выросла. Не очень-то теперь в ком-либо нуждается. Мама хлопочет по дому. Все заботы у деда — на даче.
— Куда поставить цветы?
— Поставь
Он ждал, и она поняла, что он ждет, что же она все-таки скажет по поводу его подруги. И она сказала:
— Дельфиниум редкость в такую раннюю пору.
Он про себя чуть не кричал: «Ну давай же, давай! Обзови меня, накричи! Хлопни дверью! Заматерись! Будь хоть немножечко бабой! Мне тогда станет легче!»
Но она промолчала. Потом вошла в спальню, откуда он уже успел убрать грязные бокалы, и сказала:
— Не удержалась и поужинала у родителей. Мама приготовила умопомрачительный плов, как знала, что я сегодня приеду. Жалею, что не пригласила тебя, но думаю, что сейчас ты сыт. Поэтому я есть не буду. Сразу лягу, устала после перелета.
— Хочешь чаю?
— Нет. Завтра мне надо пораньше успеть на работу. Есть интересные новости.
— Ты мне расскажешь?
— Как-нибудь потом.
И она легла. Не раздумывая, по священному праву собственницы, спокойно опустилась в свежеприготовленную им постель. На тумбочку был брошен единственный рассеянный взгляд — чешской газеты, естественно, его стараниями там тоже не было.
В ту ночь у нее поднялась температура до сорока. Несмотря на таблетки, жар не спадал, иногда она бредила и громко звала отца. Похудевший и отрастивший седую бородку на манер академика Павлова на известном портрете, с термометром, который он привез еще из города на Волге, он приехал и быстро развел стакан крепкого чая с малиной. Он сидел на Наташкиной постели и гладил ее, как в детстве, по волосам.
А она, обливаясь слезами, прижимала его желтоватую руку к своей горячей щеке и лихорадочно говорила, что никогда без него не была счастлива. Никогда! И он, Серов, это слышал. И чувствовал себя то ужасно виноватым, то злился и снимал с себя всякую вину за ее болезнь, объясняя ее тем, что она просто простудилась в аэропорту. Через десять дней высокой лихорадки Наташа пошла на поправку, и все тогда вернулось на круги своя.
В гостинице он предъявил документы, и ему разрешили войти в Наташин номер. До него там уже побывал следователь, и все в комнате было перевернуто вверх дном. Но сколько он ни искал, Наташиной сумки с документами, ее бумажника, ключей от машины не нашел. Тут Серов сообразил, что нигде не видел и следов ее машины. Ужасно усталый, он опять спустился вниз, чтобы расспросить дежурную.
— А следователь, наверное, взял! — сказала она и уверенно добавила: — Это ведь вещественные доказательства! А их полагается с места происшествия изымать!
Сама она совершенно не представляла, что именно полагается делать в таких случаях, а что нет, но после длительной беседы со следователем почувствовала себя чуть ли не героиней детективного фильма, кем-то вроде Анастасии Каменской.
— Где найти следователя, не знаете? — наугад спросил он, не рассчитывая на положительный ответ.
— Сказал, в больницу поедет, — пожала плечами дежурная.
— В больницу? — тупо посмотрел на нее Славик Серов и, поднявшись в номер, засунул в пакет Наташину ночную рубашку, зубную щетку и пасту. Он накинул ветровку, потому что в рубашке замерз. Испачканный джемпер аккуратно сложил комочком и положил на кровать. Совершенно измученный, Славик открыл дверцы шкафчика в номере, надеясь найти что-нибудь спиртное. Но Наташа не имела обыкновения выпивать в одиночку и спиртного в шкафу не держала. Серов спустился в ресторан, но тот уже закрылся. Дежурная подошла к двери, сильно дернула за ручку и что-то крикнула. Дверь» отворилась, показался усталый официант.
— Дай ему чего-нибудь выпить! Это тот самый, — сказала дежурная и отошла.
— Заходи. — Официант подвинулся и пропустил Серова внутрь. В зале уже были настежь открыты окна, уборщица мыла полы. — Тебе чего? Водку, коньяк?
Серов залпом выпил сто граммов коньяка, расплатился с официантом, поблагодарил.
— Ни пуха, — сказал тот и закрыл за ним дверь.
В больницу Серов поехал на своей машине. Проспекты, парки, боковые улицы слились перед ним в сплошное зеленое кольцо, но, пробираясь сквозь просыпающийся уже рабочий город, он, к собственному удивлению, не сбился с дороги. Больница за знакомым забором довольно скоро оказалась перед ним.
Приемный покой был открыт, но почему-то в этот момент там никого не было, старушка фельдшер, видимо, отлучилась куда-то по своим делам, и Серов беспрепятственно прошел сквозь него внутрь и очутился на лестнице. Хирургическое отделение располагалось на четвертом этаже.
Медсестер на посту тоже не было, и Серов стал искать ординаторскую. В единственной комнате на этаже горел свет, несмотря на белую ночь, и он понял, что ему сюда. Двое не очень молодых мужчин сидели за маленьким столиком и играли в шахматы.
— Вы к кому? — сквозь очки посмотрел на него тот, что сидел лицом к двери.
— Я насчет Нечаевой, — внезапно охрипшим голосом сказал Серов. Доктор посмотрел на него так, что было видно — эта фамилия ему ни о чем не говорит.
«Она же поступила без паспорта! — догадался Серов. — Он и не может знать ее фамилию».
— Я насчет той женщины, что сегодня ночью поступила с огнестрельным ранением в грудь, — уточнил он.
— А, эта…
Доктор опустил глаза, встал, поправил очки и слегка развел руками. Второй как сидел, так и остался сидеть в своем стареньком кресле, и только каким-то боковым зрением Серов увидел, как у него напряглась спина.
— К сожалению, больная погибла во время операции. Мы ничего не смогли сделать, кровопотеря была слишком велика.
Серов опустил свой пакет на пол и взял доктора за грудки.
— Так что же вы кровь-то не переливали ей, сволочи? — Он стал равномерно раскачивать доктора. Тот, брезгливо морщась, пытался отодрать руки Серова от своего халата. Второй хирург с шумом отодвинул кресло.
— Эй, мужик! Потише, потише! Не шали тут, а то укол сделаем! Не маленький ведь, должен понимать. — И он раздельно произнес прямо Серову в ухо: — Мы ничего не могли сделать! Понимаешь? Бывают ситуации, когда сделать уже ничего нельзя! А кровь мы переливали!