Боксер 2: назад в СССР
Шрифт:
— Держи, — он залез себе в рюкзак и достал оттуда кусок мыла.
Зачем оно мне понадобилось, когда мы только пришли сюда, даже спрашивать не стал. Почесал затылок и добавил:
— Как тебе вид? Закат нормально видно будет?
— Вид обалденный, — хитро улыбнулся я. — Любоваться прямо из палатки можно будет.
Как я и думал, ему для полного джентльменского набора нужен был вид на закат. Оно понятно, учитывая, что Рома обзавелся целым гаремом. Что ж… дело молодое…
За стиркой у меня в голове родился план мести «несвятой» троице. И вплоть до вечерних посиделок вокруг костра я его вынашивал.
Тома велела всем собираться на общую фотографию.
— Так, ребята! Давайте-ка сделаем пару снимков на память. Роман Альбертович, как обращаться с фотоаппаратом, знаете? Будьте так любезны поработать фотографом. Только плёнку поберегите, на каждую группу один кадр.
Рома, к тому моменту уже закончивший возню с палаткой, нехотя согласился. Скоро пояснения Тамары Ипполитовны стали понятны — сначала мы сделали общую фотку, рассевшись в несколько рядов, кто на цыпочках, а кто на корточках. А потом по отдельности, каждого отряда.
— Давай сюда, Шахматист, — позвал меня на фотосъемку тренер.
После общих фотографий Тома заменила Рому и уже сама сделала несколько снимков. Лев, Колян и Шпала позвали Марата и упросили вожатую сделать фото вчетвером. Я сфоткался со Шмелем, Сеней и Муравьем. С друганами, то бишь. Интересно будет на эти снимки лет так через дцать посмотреть.
У костра мы собрались около девяти. Наступило время душетрепательных разговоров, песен и, конечно же, страшных историй. Тома подготовила нам сюрприз.
— Ребята, требуйте всюду сосиски!
Старшая пионервожатая припомнила лозунг, некогда принятый Главмясом, и вытянула перед собой целую вереницу сосисок.
— Вот это уже другой разговор, — Шмель довольно потер руки.
Мы вооружились палочками, которые тут же для этого дела заготовили. Нанизали сосиски и принялись жарить на костре. Рома приволок картошку, чтобы запечь в золе, и несколько батонов. Я заметил, как Сеня что-то прячет у кармане широких шорт.
— Чего там у тебя?
— Тс! — шикнул толстяк, огляделся, и оттянув край кармана показал какие-то очки с красными стеклами. Наверное, покрашены линзы чем-то вроде гуаши.
Я выгнул бровь от удивления.
— Весч! Мих! — сиял толстяк. — Сто пудов рабочие!
— В смысле, рабочие? — продолжал удивляться я.
Сеня вздохнул, закатывая глаза и всем видом показывая, что поражен моему тугодумию.
— С помощью красных очков можно видеть девок голыми, прямо сквозь одежду, — придвинувшись, сообщил он. — Ты че, в натуре не слышал?
Слышать-то я слышал, да по прошествии стольких лет забыл. Ходили одно время россказни про эти красные очки. Как и про красную пленку для фотоаппарата, выполнявшую примерно те же функции в разгоряченном воображении. Захотелось возразить, что самый проверенный способ увидеть девушку голой — с нее одежду снять, но я промолчал.
— И кого хочешь голым видеть?
Толстяк зыркнул на меня так, что едва не прожег взглядом. Я продолжать разговор не стал. Сам пусть попробует.
Рома, как главный романтик в лагере, рачехлил гитару и поводил пальцами по струнам, проверяя настройку. Я думал, что он начнет заводить что-то вроде «Пусть всегда будет солнце», раз кругом пионерские уши, но нет. Аккорды я узнал с первых звуков. Выдав их, Роман довольно неплохо запел. Немного с хрипотцой, подражая оригиналу.
— Я спросил тебя: 'Зачем идёте в гору вы? —
А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой….
Он выразительно взглянул на Тому.
— И с тех пор ты стала близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя.
Тома засмущалась так, будто на Роме были надеты эти самые красные очки Сени, и он видел ее без одежды. Все-таки как мало надо женщинам, всего лишь грамотно напеть в уши.
Потом Рома снова переглянулся с Тамарой, та кивнула — видно, о чем-то они договаривались заранее.
— Ребята, а сейчас я спою одну песню… про мочалки, — улыбнулся гитарист. — Она так и называется: «Мочалкин блюз». Ее автор Борис Гребенщиков, группа «Аквариум». Думаю, вы очень скоро о ней услышите!
И Рома запел о мочалках, которых он хочет «застебать». А пацаны и девчонки слушали, сложив острые подбородки на ладонях.
Пахло жареными сосисками, печеной картошкой, что томилась в горячей золе, дымком и… детством. И я поймал себя на мысли, что провожу, возможно, свое самое лучшее лето в жизни. Когда я был малой, то не понимал, какой это кайф, а теперь я впитывал этот миг жизни каждой стрункой своей души.
Время пролетело, как один миг. Не заметили мы, как солнечный диск завалился за реку, стало темнеть.
— Ну расскажи, Миша, что у тебя за история? — кивнула старшая пионервожатая. — Ты так тянешь руку.
Руку я действительно тянул. Успев послушать страшилки от других пацанов, я решил, что настало рассказать свою историю. Тоже страшную, но собственного сочинения. Правда, никому это не надо знать. Ведь я быль рассказать хочу. Истинную быль…
— Ща какую-то фигню расскажет, — забурчал Лев, но под взглядом Тамары осекся, и подгреб колени руками.
Пока сидишь у костра, соблюдай незыблемое правило — каждому дай высказаться.
— Итак, — я прочистил горло. — Моя история, в отличие от тех, которые мы слышали сегодня, так сказать, основана на реальных событиях. То есть… Она произошла именно в этих местах, где мы сейчас находимся. Мне ее рассказал отец. Он еще школьником сам бывал в этих местах в лагере.
Шмель и Муравей зашушукались, вспоминая наши приключения с ежом. А Лев снова не смог сдержать язык за зубами.
— Чешет! Лагерь построили лет десять назад!