Боль
Шрифт:
Ваську он представлял заказчикам так:
– Ассистент-трафаретчик. Репин. Держу для фирмы. Альфрее обязывает. Непонятное слово "альфрее" Афанасий Никанорович произносил в нос, с деликатным наклоном головы.
Работал Афанасий Никанорович в какой-то особой конторе, которая брала подряды на ремонт дворцов и театров. Он и Анастасию Ивановну туда сманил. И она на новой работе от тамошнего уважения к мастерству, тщанию и самозабвенности расцвела так, что у проходящих мимо нее мужиков губы сами собой оттягивались.
Сразу же, как объявили войну, отставной кочегар торгового флота, маляр-живописец
И, глядя на противоположную стену дома, на шелковые абажуры, лампадно чадящие по ушедшим и невозвратившимся, плачет Анастасия Ивановна, женщина, разбуженная им для любви и таланта.
В Васькиной жизни Афанасий Никанорович получил роль особую, поскольку Васька рос без отца среди женщин и, как Васькина мать говорила, хоть в баню ему сходить стало с кем. Он объяснял Ваське, кстати, в бане, в парилке, что женщина мужской любви так же жаждет, как и мужик женской, и этого стесняться не нужно - это святое, как правда, и если есть на земле дело, во имя которого могли бы враз объединиться все нации, все народы и все континенты, так это оно.
Был Афанасий Никанорович Ваське учителем.
Купец на барахолке, когда Васька принес работу, взметнул брови и отсчитал триста рублей - буханка хлеба стоила шестьдесят.
– Плачу потолок.
Купец прицепил "Богатырей" отдельно бельевыми прищепками. От яркости Васькиного ковра весь его товар будто вырос в цене.
– Ты мне понравился. С пацанами не егозил. Не геройствовал.
– Купец улыбнулся, приоткрыв свой Клондайк. Звали его Игнатий Семенович.
– Что я, дурак?
– простодушно ответил Васька.
– Поживем - увидим.
– Купец стоял на морозном снегу в хромовых сапогах - франт такой. Он сказал Ваське: - Иди работай.
Мороз накинул на барахолку сеть и затягивал ее, и затягивал. Над торгующими, покупающими, ворующими стоял пар. Все плясали. И Васька плясал. Только купец Игнатий в хромовых сапогах хлопал в ладони.
Васька шел гордый. Деньги, сунутые комком в карман, были сегодня его дипломом.
"Этот жук понимает, - говорил Ваське в ухо Афанасий Никанорович. Ух, понимает. Скотина он - мало дал. За такую живопись вдвое не жалко. И не подавится - видал, какие у него зубы? Он ими всю свою совесть сжевал. Мы его, Васька, коврами завалим. Натягивай сразу десять подрамников. Нет двенадцать!"
Ленчик Сиверс перед Васькой возник.
– Псих, дай закурить.
– Был Ленчик уже в башмаках, какие железнодорожным рабочим дают и в горячих цехах.
– Подарили, - соврал он, отводя глаза (не застервел, значит).
Васька отдал Ленчику пачку "Норда".
– Кури. Заболеешь чахоткой и туберкулезом, тебя в госпиталь отвезут, а оттуда, бледного и нездорового, в детский дом.
– Сам ты сдохнешь, - сказал Ленчик.
Барахолка шумела, и звук ее слитный поднимался к октавам радостным наверное, день был такой, - всем удача шла, и торгующим, и покупающим. И там, в толпе, на самой середине, стоял с застенчивой улыбкой миллионер Золотое Ушко, легендарный герой торговли, Анти-Теркин, тихий и незаметный солдатик, спроворивший на войне миллион иголок с золотым ушком - небольшой пакет по десять рублей штука.
"Золотые ушки
– Привез он, братва, иголки для швейных машинок - и не какой-то там пакет вшивый, а чемодан. По тридцатке за каждую. Ферштейн?!"
"Не робей, Васька, прорвешься, - говорил Ваське в ухо Афанасий Никанорович.
– У нас тоже деньжищи завяжутся, зашуршат..."
Васька мысленно обклеил серое небо красненькими тридцатками. А выбравшись из толкучки, купил у лоточницы коробку "Герцеговины Флор".
Во дворе, на свободной от дров площадке, рослые парии перебрасывались футбольным мячом. Касаясь ноги, мяч издавал чмокающий звук и высоко подскакивал. Парни, почти не двигаясь, принимали его на башмак или отбивали головой, и редко когда, пятясь, парень ловил мяч рукой и мягко посылал его в центр круга, чтобы снова начать это свое молчаливое времяпрепровождение.
И парни, и танцующие в уголке девушки казались Ваське нереальными, неведомо откуда взявшимися, хотя он и угадывал в них черты мальчишек и девчонок, игравших в сорок первом году в казаки-разбойники, чумазых, вытирающих носы кулаками; нынче же он читал в их глазах какую-то мудрую жалость, и ему казалось, что они старше его, и он ощущал в груди при встрече с ними конфузливое стеснение.
В будущем, вспоминая дом, где он вырос, Васька, как рисунок на обложке книги, будет видеть парней, перепасовывающих друг другу мяч, и девушек, танцующих в уголке линду. Будет слышать возле уха слова Анастасии Ивановны: "Вася, только скажи я, что ты Афонин ученик, тебя возьмут с дорогой душой. Не туда, ты, Вася, учиться пошел. Сердце мне говорит - не туда..."
II
Причиной Васькиного поступления в Горный институт, как он объяснял, было знамение.
Когда Васькина мать, женщина быстрая на руку, давала ему подзатыльник, часто несправедливый, Васька мечтал стать моряком. Мечтал посетить в белом кителе тесные от кокосовых пальм и стройных мулаток атоллы и под звуки местной музыки укулеле послать им, отчаливая, скупой и суровый морской привет.
Когда же мать брала в руки плетку, Васька мечтал стать геологом. Геологи представлялись ему большущими несокрушимыми мужиками, которые, если нужно, могут перенести навьюченную лошадь через студеный горный поток.
Плетка эта, найденная самим Васькой, тогда маленьким и неразумным, в летнем песке на берегу речки Оредеж, висела, когда он вернулся с войны, на гвоздике у выключателя.
В комнате ничего знакомого не было, только плетка: стол стоял круглый, тяжелый, опирающийся на львиные головы с ощеренными мордами, чужой, и горбатая от тугих пружин оттоманка - чужая.
– Я все сожгла, Вася, что горит. А доски эти, мебель эту, мы купим. Еще лучше купим мебель, - утешала его, опустошенного возвращением, Анастасия Ивановна.
– Глянь, этот стол я у старушки купила. И оттоманку. Все в Ленинград едут, а старушка в Сибирь усвистала к детям. Ее дети в Сибири остались на эвакуированном заводе.
Васька долго вертел плетку в руках, глядя во двор на противоположную стену дома: стена казалась ему застывшим глинистым водопадом - она все же медленно-медленно двигалась, смещались вниз серые блики.