Болезнь Портного
Шрифт:
— О, я не могу насытиться тобой, — плачет Мартышка. — Наверное, я нимфоманка? Или все дело в обручальном кольце?
— Может, это оттого, что мы занимаемся недозволенным делом с точки зрения гостиничных правил?
— О, это какое-то чудо! Я чувствую… я прямо с ума схожу! Я ощущаю такую нежность — такую нежность к тебе, милый! Родной, мне хочется плакать, я так счастлива!
В субботу мы поехали на озеро Чамплейн. По дороге мы несколько раз останавливались, и Мартышка фотографировала окрестности; вечером того же дня мы отправились в Вудсток, опять изумленно глазея по сторонам, ахая и вздыхая. Мартышка всю дорогу сидела на переднем
— Ох, Алекс, заглуши мотор — я хочу, чтобы ты кончил мне в рот!
И принялась сосать мой член, и отсосала по высшему разряду!
Что я хочу этим сказать? А то, что мы стали испытывать друг к другу новые чувства. И при этом наши сексуальные аппетиты нисколько не ослабли!
— Я знаю наизусть одно стихотворение, — говорю я, пребывая в том полупьяном блаженстве, когда хочется расцеловать всех подряд. — И я прочту его тебе.
Она лежит, положив голову мне на колени. Глаза закрыты, а мой обмякший член упирается ей в щеку, словно маленький птенчик.
— Ой, только не сейчас, — томно постанывает Мартышка. — Я не понимаю стихи.
— Это стихотворение ты поймешь. Оно про траханье. Как лебедь трахнул одну красавицу.
Она поднимает голову и хлопает накладными ресницами:
— О, это здорово!
— Но это серьезные стихи, предупреждаю.
— Вообще-то, — говорит мне Мартышка, облизывая мой член, — это серьезное оскорбление.
— О, неотразимые, остроумные южные красотки — особенно страстные — вроде тебя!
— Хватит пудрить мне мозги, Портной. Рассказывай свое поганое стихотворение.
— «Пор-нуа», — поправляю я. И начинаю:
Внезапный шквал: громадные крылаПутают деву, грудь исходит в плаче,На гибком теле ноша тяжела,И гладят лоно лапы лягушачьи.— Где ты такое выучил? — спрашивает Мартышка.
— Тс-с… Там есть еше:
Как могут пальцы слабые изгнатьИз чресел оперенную зарницу?— Ого! Чресла! — кричит Мартышка.
Как может тело всуе проклинатьНесущуюся ввысь, как облак, птицу?Во чреве зыблемом порожденыТроянский конь, всеобщее вдовствоИ мертвый Агамемнон.В ослепленьеОт кровожадных ласк и вышиныПостичь она могла ли божество,Пока к земле не началось паденье? [4]4
Перевод А. Парина.
— Все, — говорю я.
Пауза.
— А кто это написал? — фырканье. — Ты?
— Нет. Это написал Уильям Батлер Йейтс, — отвечаю я, понимая
— Да? — говорит Мартышка. — Ты, наверное, услышал это стихотворение, сидя у него на коленях? Я и не знала, что ты ирландец.
— Я выучил его в колледже, детка.
К творчеству Йейтса меня приобщила знакомая по колледжу. Она же выучила меня стихотворению «Сила, что движет сквозь почву цветок». Но хватит — зачем Мартышку сравнивать с другой женщиой? Почему бы не позволить ей быть такой, какая она есть? Вот это мысль! Люби ее такой какая она есть! Со всеми ее недостатками — в конце концов она — человек, и ничто человеческое ей не чуждо!
— Вон оно что… — Мартышка продолжает изображать из себя шофера грузовика. Мы в колледжах не учились…
И тут же надевает новую маску. Ленивый южный говорок:
— А у себя в Маундсвилле, милый, я знала только одно стихотворение:
Вижу Темзу, Сену, Рейн —И трусишки Мэри-Джейн!Вот только трусов я никогда не носила… Знаешь, что я сделала, когда мне было пятнадцать лет? Я послала письмо Марлону Брандо, вложив в конверт выстриженные с лобка полосы. А этот сукин сын даже не подтвердил получение письма.
Тишина. Мы пытаемся понять, что свело вместе двух таких непохожих людей. И как их занесло в Вермонт.
— Ну, ладно… — нарушает, наконец, молчание Мартышка. — А кто такой Агамемнон?
Я объясняю, как могу. Зевс, Агамемнон, Клитемнестра, Елена Прекрасная, Парис, Троя… Ох, я чувствую себя последним дерьмом. И мошенником — потому что точно знаю, что примерно половина из сказанного мною — не совеем верные или совсем неверные сведения.
Но она великолепна:
— Понятно. Теперь прочти мне этот стих еще раз.
— Ты серьезно?
— Серьезно! Еще раз! Только, ради Бога, помедленнее.
И я начинаю декламировать Йейтса снова — штаны мои, напомню, спущены, начинает темнеть, и в машину, которую я припарковал вдали от любопытных глаз — под сенью деревьев, — в машину начинают падать листья. Мартышка похожа на маленького ребенка, который пытается решить задачку на умножение — но не тупого ребенка, а на смышленую, сообразительную девушку! Она совсем не дура! Эта девушка — совершенно особенная, хоть и снял я ее прямо на улице.
Знаете, что она сделала, когда я закончил читать стихотворение? Она взяла меня за руку и приложила мою ладонь к своей промежности. Мэри-Джейн до сих пор не носит трусов.
— Чувствуешь? Я кончила от этих стихов.
— Любимая! Ты поняла это стихотворение!
— Да уж! — кричит Скарлет О'Хара. И добавляет: — Эй! Я действительно поняла этот стих!
— Причем пиздой.
— Прорывчик! Ты сделаешь из моей пизды гения! Прорывчик, любимый, полижи мне пизду! — стонет Мартышка, запихивая мне в рот свои пальцы. Потом, ухватив меня за подбородок, тянет к себе: — Полижи мою образованную пизду!
Идиллия, не правда ли? А сверху падают желтые и красные листья…