Болезнь Портного

Рот Филип

Мы в Вудстоке. Я бреюсь в гостиничном номере перед ужином, а Мартышка отмокает в ванне. Какая сила сокрыта под ее хрупкой внешностью! Посмотрели бы вы, какие акробатические трюки она выделывает, насадив себя на мой член! Когда ее туловище в экстазе выгибается назад дугой и наполовину свисает с кровати, мне кажется, что она вот-вот сломает себе позвоночник! Ух! Спасибо тебе, Господи, за то, что она регулярно занимается гимнастикой! Это чудо, а не траханье! А теперь вдруг выяснилось, что Мартышка к тому же еще и человеческое существо! По всем признакам выходит, что она — человеческое

существо! Которое можно любить!

Но чтобы ее полюбил я?!

А почему бы и нет?

Серьезно?

А что в этом такого?

— Знаешь, — подает голос Мартышка, — моя маленькая дырочка совершенно пересохла. Моей пизде просто нечем дышать.

— Бедная дырочка.

— Послушай, давай хорошенько пообедаем, напьемся вина обожремся шоколадным муссом, а потом вернемся в номер, завалимся в нашу допотопную кровать — и не будем трахаться!

emp

— Как ты, Арни? — спрашивает она позднее, когда мы уже погасили свет. — Смешно, правда? Будто нам по восемьдесят лет.

— Или по восемь, — отзываюсь я. — Слушай, я хочу тебе кое-что показать.

— Нет, Арнольд. Нет.

Ночью я просыпаюсь и притягиваю ее к себе.

— Пожалуйста не надо, — стонет Мартышка. — Я хочу сберечь себя для мужа.

— Сударыня, ваши слова для лебедя — пустой звук.

— Ох… пожалуйста… отвяжись, пожалуйста!

— Пощупай мое перышко.

— Ах-х! — едва не задыхается Мартышка, когда я вкладываю свой член в ее ладонь. — Да этот лебедь — еврей! — удивленно восклицает она, и другой рукой хватает меня за нос: — А вот и клюв! Слушай, кажется, теперь я понимаю стихотворение еще глубже!.. Правда?

— Ты замечательная девушка, ей-Богу!

У Мартышки перехватывает дыхание:

— Правда? — Да!

— Правда?

— Да! Да! Да! Можно, я теперь тебя трахну?

— О, любимый мой! Родной! — постанывает Мартышка. — Трахни меня! В любую дырку, милый! Я вся твоя!

После завтрака мы гуляем по Вудстоку в обнимку. Щека Мартышки буквально прилипла к рукаву моего пиджака.

— Знаешь, — признается Мартышка, — кажется, я перестала тебя ненавидеть.

Пообедав, пускаемся в обратный путь. Дорога до Нью-Йорка займет весь остаток дня — и мы таким образом продлим наш уик-энд. Примерно через час пути Мартышка настраивает радио па волну Дабл-ю-Эй-Би-Си и начинает покачиваться в такт заводной рок-мелодии. Потом вдруг резко выключает радио:

— Достал меня этот грохот!

Правда, было бы здорово не возвращаться, спрашивает Мартышка.

Правда, было бы здорово жить в деревне с любимым человеком?

Правда, было бы здорово вставать исполненным сил с восходом солнца? И ложиться спать совершенно обессиленным, как только солнце скроется за горизонтом?

Правда, здорово, когда у тебя куча обязанностей, и на выполнение их уходит целый день? А ты при этом даже не подозреваешь о том,

что выполняешь эти обязанности.

Разве это не роскошь — совершенно не думать о себе? Целыми днями, неделями, месяцами — не вспоминать о себе? Носить старую одежку, не краситься, не заботиться о том, чтобы постоянно быть в форме?

Проходит некоторое время. Вдруг Мартышка начинает свистеть.

— Правда, это было бы здорово?

— Что на этот раз?

— Правда, было бы здорово стать взрослыми? Понимаешь?

— Просто замечательно! — отвечаю я.

— Что такое?

— Почти три дня я не слышал всей этой чепухи, всего этого вздора, этой подростковой ерунды…

Я хотел сделать ей комплимент, а она обиделась:

— Это не «чепуха», чувак, это не ерунда — это я! Собственной персоной! И если я недостаточно хороша тебя, член Комиссии, то пошел ты знаешь куда! Не смей унижать меня, понял? То, что мы приближаемся к этому вонючему городу, в котором ты такая важная шишка, еще не повод для того, чтобы оскорблять меня!

— Я просто хотел сказать, что тебе гораздо больше идет, когда ты не прикидываешься уличной девкой — только и всего…

— Херня все это! Думаю, на свете нет такой идиотки какою ты считаешь меня! — кричит Мартышка. И снова включает радио. И уик-энда как не бывало. Она знает слова всех песен. Она мне это продемонстрировала. «Йе-йе-йе, йе-йе-йе!» Замечательное представление. Хвала мозжечку.

Уже стемнело, когда мы подъехали к «Ховарду Джонсону».

— Давай, в натуре, поужинаем, — говорю я. — В натуре, сожрем чего-нибудь. А, чувырла?

— Послушай, может я и не знаю, кто я такая, но ты и сам не знаешь, какой бы хотел меня видеть! Не забывай об этом!

— Ну, чувиха, ты ваще!

— Хрен ты эдакий — разве ты не видишь, какая у меня жизнь? Ты что думаешь — мне нравится быть пустым! местом? Ты, небось, думаешь, что я довольна своей пустой жизнью? Да я ненавижу такую жизнь! Я ненавижу Нью-Йорк! Я не хочу возвращаться в эту выгребную яму! Я хочу жить в Вермонте, господин заместитель председателя Комиссии! Я хочу жить в Вермонте вместе с тобой — и стать, наконец, взрослой, что бы это ни значило, черт подери! Я хочу стать женой Человека-с-которого-можно-брать-пример! Которым можно восхищаться! Которого можно слушать! — Мартышка уже рыдает. — Который не трахал бы мне мозги! О, Алекс, кажется, я люблю тебя! Я на самом деле люблю тебя! О, сколько хорошего мне сулит это!

Другими словами: не кажется ли мне, что и я люблю ее? Ответ: нет. Я даже не задумывался над тем, люблю ли ее (это вас удивит, конечно); я даже не думал о том, могу ли я полюбить ее когда-нибудь. Я думал: должен ли я любить ее?

В ресторане я не нашел ничего лучшего, как пригласить ее на официальный обед к мэру.

— Арнольд, давай заведем роман, ладно?

— То есть?

— Да не осторожничай ты! Не бойся. Что же это еще, по-твоему, может значить? Ты будешь трахать только меня, а я буду трахаться только с тобой.