Болезнь Портного

Рот Филип

Я крадусь в туалет и начинаю разглядывать унитаз: «Ну что, брат? Настоящий гойский унитаз! Именно сюда роняет свое языческое говно отец твоей подружки. Что скажешь, а? Впечатляет?» Навязчивая идея? Я просто ошеломлен!

Теперь мне надо решить, стоит ли подставить бумагу, прежде чем опустить свою задницу на унитаз. Дело не в гигиене — я уверен, что унитаз чист; он блистает особенной гойской антисептической чистотой. Вопрос в другом: а что, если сиденье унитаза еще теплое от задницы кого-нибудь из Кемпбеллов? От задницы матери Кей! От задницы Марии! Которая является, кстати, и матерью Исуса Христа! Может быть, ради моей семейки мне все же стоит постелить бумагу на сиденье унитаза? Ну чего тебе стоит? Никто ведь не узнает.

Я сяду без бумаги! Я

сяду! Что ж, сажусь… — и сиденье называется теплым! Да-а! Мне семнадцать лет, и я трусь задницей о задницу врага! Как далеко я зашел по сравнению с сентябрем! «У брегов Вавилона мы разбили бивак. О вершине Сиона — эх, не забыть нам никак!» [6] Вот именно — «эх!» Здесь, на унитазе, меня вдруг одолевают сомнения и раскаяние. Меня неудержимо тянет домой… Как они там без меня? Как отец поедет без меня за «настоящим яблочным сидром» в Юнион? Меня не будет рядом с Ханной и Морти, когда они в День Благодарения отправятся на «Викуахик-Хиллсайд» болеть за нашу футбольную команду! Кто же их будет веселить вместо меня? Господи, надеюсь, что мы выиграем (победой считается проигрыш с разницей менее чем в двадцать одно очко). Разгромите вы этот «Хиллсайд», уроды! Берни, Сидней, Леон — давайте же, защитники, БОРИТЕСЬ!

6

Перифраз псалма 136.

Опа-опа, ды-ды-ды!Мы пархатые жиды!Учимся в Викуахик-Хай.Нас не любят — и нехай!Киш мир ин тучис,Викуахик-Хай!

Давайте же — держите эту линию, забивайте голы, бейте их в кишки! Вперед, Викуахик, вперед!

Видите, я упускаю шанс повыпендриваться на трибуне! Продемонстрировать свое остроумие и сарказм! И после игры мне уже не попасть на исторический обед в честь Дня Благодарения! Не отведать блюд, приготовленных веснушчатым рыжим потомком польских евреев — моей матерью! Воображаю, как отольет кровь от их лиц, какая повиснет тишина, когда она достанет из кастрюли самый большой окорок индейки и спросит: — А это кому? Ну-ка угадайте!

Чего гадать? Тот, кому предназначен лучший окорок, удрал в самоволку. Почему я бросил семью на произвол судьбы? Может быть, наша семья за праздничным ужином не совсем похожа на тех персонажей, которых изображает на своих картинах Норман Рокуэлл, — но мы тоже умеем веселиться, уж поверьте! Да, у нас на День Благодарения не плимутроки, и ни один индеец еще не предлагал нам маис, — но вы только понюхайте, какой аромат! И обратите внимание: банки с клюквенной подливой — на каждом конце стола! И индейку зовут — Том! Так почему же мне не верить, что я ем праздничный ужин в Америке, что я нахожусь именно в Америке, а не в некоем другом месте, куда я непременно отправлюсь в один прекрасный день — путешествие это столь же неизбежно, как ежегодные ноябрьские поездки с отцом в Юнион, штат Нью-Джерси, к деревенской супружеской паре — за настоящим яблочным сиропом ко Дню Благодарения.

— Я поеду в Айову, — сообщаю я своим родителям по телефону.

— Куда?

— В Дэвенпорт, штат Айова.

— Первые свои каникулы ты решил провести в Айове?!

— …Да. Понимаешь, я не могу упустить такую возможность…

— Возможность?!. Какую возможность?

— Провести каникулы с семьей Билла Кемпбелла…

— С кем?

— С Кемпбеллом. Фамилия, как на банке с супом. Он мой сосед по общежитию…

Но они же все ждут меня. Все! Морти купил билеты не матч. О какой такой возможности я говорю?!

— И откуда вдруг взялся этот Кемпбелл? Кто он такой?

— Мой друг! Билл!

— Но… — говорит мой папа. — Как же сидр?

Вот оно, Господи! Сколько раз я клялся себе не поддаваться — но вот опять плачу! Одного слова «сидр» хватило, чтобы я заплакал. Папа просто самородок — он бы мог запросто разгадывать все головоломки в шоу Гручо Маркса! Меня он раскусывает постоянно! Все время попадает в десятку и срывает весь банк моего раскаяния.

— Извини, но я не смогу приехать… Я приглашен… Мы выезжаем!

— Выезжаете? Как это, Алекс? Я что-то совершенно не могу понять твоих планов, — вступает в переговоры мама. — Как это ты едешь? И куда, позволь узнать? Вы едете в автомобиле с откидывающимся верхом, да?

— НЕТ!

— А вдруг гололедица, Алекс…

— Мама, мы едем в танке «Шерман»! Это тебя устраивает? Устраивает?!

— Алекс, — говорит мама строго. — Я чувствую по твоему голосу, что ты не говоришь мне всей правды. Вы едете автостопом? Вы едете в автомобиле с откидывающимся верхом? И двух месяцев не прошло, как он вылетел из гнезда, семнадцать лет ему всего — он сошел с ума!

Шестнадцать лет минуло с того телефонного разговора. Полжизни. «Ноябрь, 1950» — дата Освобождения от рабства вытатуирована на моем запястье. Дети, которые еще не родились в тот день, уже поступают в колледжи — а я все звоню своим родителям, чтобы сообщить, что не смогу к ним приехать! Все еще сражаюсь со своей семейкой! Зачем же я перескакивал через два класса, зачем стремился определить всех, если в результате оказался в самом хвосте? В детстве я подавал просто фантастические надежды. Я должен был стать легендарной личностью. Я был звездой всех школьных спектаклей! Почему же я живу бобылем, почему у меня до сих пор нет детей? Этот вопрос совсем не «нон секвитур»! На службе я кое-чего достиг, карьера моя вполне состоялась, а вот личная жизнь! Ну чем я могу похвастать? По этой земле должны бегать малыши, похожие на меня! А почему бы и нет? Почему у каждого мудака с занавешенными окнами и с навесом для автомобиля есть потомство, а у меня нет? Это же глупо! Вы только представьте себе — все уже в прошли половину дистанции, а я все стою на старте! Я, первым сменивший пеленки на спортивную форму! Сто пятьдесят восемь пунктов интеллектуального коэффициента по-прежнему спорят с судьями о правилах скачек! Обсуждают, в какую именно сторону проводить забег! Сомневаются в компетентности и в правах судейской комиссии! Да, мама, «брюзга» — это правильное определение! «Кислая пилюля» — точнее не скажешь! «Мистер Истерика» — се муа! [7]

7

Это я (фр.).

Еще одно слово, которое я в детстве считал еврейским: истерика. «Ну, давай, закатывай истерику, — советовала мне мама. — Посмотрим, что это изменит, драгоценный мой сын». И как я старался! Как я лез на стенки ее кухни! Мистер Ярость! Мистер Бешеный! Мистер Сбрендивший! Вот какие титулы я снискал себе в отрочестве! Упаси Господь, чтобы кто-то увидел тебя в таком состоянии, Алекс! Я уверена, что никто ничего подобного даже представить себе не может! Мистер Всегда-Первый-И-Никогда-Не-Ошибающийся! Смотри, кто к нам пришел, папочка — Гном-Брюзга из сказки про Белоснежку! Ах, Ханна, Твой Брат Грубиян Почтил Нас Сегодня Своим Присутствием! Рада Видеть Вас, Грубиян.

— Хэй-хо, Сильвер! — охает моя мама, когда я бросаюсь из кухни в свою комнату, чтобы вцепиться зубами в одеяло. — Гневного Мальчика Опять Понесло!

В конце первого курса у Кей задержались месячные, и мы стали готовиться — безо всякой паники — наоборот, с восторгом — к свадьбе. Мы предложим свои услуги молодым супругам-преподавателям, у которых ходим в любим— чиках: будем нянчить их малыша, а они взамен разрешат нам жить в их мансарде и выделят для нас одну полку в холодильнике. Мы не будем тратиться на новую одежду, питаться станем одними макаронами. Кей будет писать стихи о материнстве и — как она сама заявила — перепечатывать за деньги курсовые работы. Мы оба получаем стипендию — что же нужно для полного счастья? (Кроме матраса, нескольких досок для книжных полок, пластинки со стихами Дилана Томаса и — со временем — детской кроватки). Мы воображали себя искателями приключений.