Болонская кадриль
Шрифт:
— И чем же я тогда займусь?
— Мной и нашими детьми!
— Но разве этого достаточно, Тоска миа?
— У вас еще есть ювелирный магазин…
— Зато ни малейшего призвания к коммерции.
— Мой отец может взять вас в свое дело.
— Я не хочу быть обязанным человеку, который меня презирает!
— Это потому, что он считает вас лентяем! Впрочем, именно благодаря вашей репутации к вам испытывает живейшие симпатии дядя Дино, а мама уверяет, будто вы один из последних представителей общества, в котором она когда-то царила.
Свидание длилось более двух часов, но ни одному из спорщиков не удалось убедить другого. Ближе к вечеру, когда от деревьев потянуло предательским холодком, Тоска окончательно рассердилась.
— Довольно!
Субрэй по воспитанию был истинным итальянцем и никак не мог допустить, чтобы с ним разговаривали в приказном тоне, даже если приказ исходил от любимой девушки.
— Уж не думаете ли вы, что миллионы вашего родителя дают вам право так разговаривать со мной? Или, может, вы воображаете, будто меня можно купить?
— Святая мадонна! Да как вы смеете?
Тоска не договорила — ее душили слезы, и взволнованный Жак тут же заключил девушку в объятия.
— Тоска миа, — нежно проговорил он, — ты ведь отлично знаешь, что я тебя люблю и никогда не полюблю другую…
— Может быть, тебе это только кажется? Иначе ты не предпочел бы жизнь со мной своим идиотским капризам…
— Клянусь тебе, mi alma [2] , я и не думаю класть на одни весы нашу любовь и…
Но Тоска вдруг вырвалась.
— Но вам придется это сделать! — сердито крикнула она. — Я буду ждать ответа ровно до двадцати трех часов! Позвоните и сообщите о своем решении. Если вы скажете, что завтра мы встречаемся на этом же месте, это будет означать, что вы согласны удовлетвориться ролью моего мужа. Если же вы не позвоните мне до этого времени, я сделаю вывод, что вы предпочли свободу…
2
Душа моя (итал.)
Но именно в тот вечер украли чертежи профессора Пьетро Фальеро, и Жак, только лишь оказавшись в Югославии, вспомнил, что забыл позвонить Тоске.
Тяжкие испытания, выпавшие на долю Субрэя за последние три месяца, позволили ему осознать, что в конечном счете гораздо лучше смириться с перспективой безоблачного существования подле Тоски, чем то и дело рисковать жизнью при все более усложняющихся обстоятельствах. Рано или поздно его работа в разведке завершится, и тот конец карьеры, который предлагает синьорина Матуцци, ей-богу, самый желательный из всех возможных.
Однако до этого было еще далеко. Опыт подсказывал Жаку, что, пока он не передал чертежи Фальеро своему непосредственному начальнику Джорджо Луппо или его представителю, миссия не окончена, а стало быть, он не имеет права мечтать о будущем. Тем более что противники могут в любой момент поставить на этом будущем крест.
Француз часто думал о Джорджо Луппо, которого ни разу не видел. Жак слышал и знал только его голос, если это и в самом деле Луппо поднимал трубку, когда он набирал засекреченный и выученный наизусть номер телефона. Именно таким образом Субрэй поддерживал отношения со своим таинственным шефом или, что случалось гораздо чаще, поручение передавал посредник. Интересно, встретится ли с ним Джорджо Луппо теперь, когда ему придется либо принять отставку Жака, либо отказать ему?
Более чем когда бы то ни было исполненный решимости принять все возможные меры, дабы сохранить жизнь отца будущих детей Тоски, Жак, выйдя из поезда на болонском вокзале, затесался в самую гущу пассажиров, спешивших к выходу. В тот же миг из-за расписания поездов вынырнул Роналд Хантер, агент британского M1-5, Майк Мортон из американского ЦРУ отошел от газетного киоска, а Наташа Андреева из советского ГРУ поспешно поставила на стол чашечку с кофе. Все трое бросились к выходу вслед за Жаком, и три пары глаз не отрываясь сверлили кейс, крепко зажатый в его руке. Знаменитое шестое чувство, присущее всем шпионам, предупредило Субрэя о грозящей опасности. Он быстро огляделся, но не заметил противников, хотя и чувствовал, что они где-то рядом. Еще не зная ни того, кто на него нападет, ни откуда последует удар, Жак с бьющимся сердцем ожидал развития событий. Однако он совершенно беспрепятственно добрался до контрольного пункта на выходе и предъявил служащему билет. Немного успокоившись, он прошел по коридору среди ожидающих и поднял руку, подзывая такси. Но тут откуда-то справа неожиданно выскочила молодая женщина и кинулась к нему. Инстинкт профессионала заставил Субрэя еще крепче сжать ручку кейса, но лучше бы он позаботился о том, чтобы закрыть лицо, поскольку незнакомка с ходу влепила ему такую звонкую пощечину, что сразу привлекла внимание всех болонцев обоего пола, наблюдавших эту волнующую сцену. А он-то мечтал попасть в родной город как можно незаметнее, — и вот нате вам пожалуйста! Ни Мортон, ни Хантер, ни Андреева не ожидали подобного скандала и остановились в полной растерянности. Они выглядели не менее удивленными, чем Жак, которого очаровательная воительница так громко осыпала проклятиями, что слушатели не упустили ни единого звука.
— Во имя всех святых! Ты все-таки решил вернуться, чудовище? Уж не угрызения ли совести тебя сюда привели? Подумать только, я порчу себе кровь, истекаю слезами, а ты и минуты не нашел, чтобы меня предупредить! Ну, признавайся, ты ездил к женщине? Я гроблю на тебя свою молодость, и вот как ты со мной обращаешься?! И что только Господь Бог дал тебе вместо сердца, мерзавец ты этакий!
По окружившей их толпе пробежал одобрительный шепот. Да, у этой девушки есть и класс, и темперамент, но никакой вульгарности! Итальянцы — величайшие мастера во всем, что касается криков, приступов отчаяния, проклятий и упреков и в то же время истинные ценители подобных эмоциональных всплесков, несравненные их знатоки. Зрители в первом ряду сочувственно кивали. Что до Субрэя, то он испытывал легкое головокружение и мучительно пытался отогнать дурной сон. Лихорадочно роясь в памяти, Жак вспоминал, видел ли он когда-нибудь эту женщину. О да, конечно, он очень многим клялся в вечной любви, но этой, невзирая на все свои старания, честное слово, припомнить никак не мог… А незнакомка тут же воспользовалась молчанием француза.
— И даже то, что наша малютка, которую ты бросил, умирает с голоду, нисколько тебя не трогает, да? Слышал бы ты, как она зовет своего папу, наша маленькая Пия…
Узнав, что он неведомо для себя стал еще и отцом, Субрэй на мгновение остолбенел. Толпа немедленно встала на сторону обиженной. Женщины выражали сочувствие брошенной матери причитаниями, а мужчины громко рассуждали о том, какие отъявленные негодяи встречаются порой в этой юдоли скорби. Какая-то девушка во всеуслышание заявила, что, случись такое с ней самой, она бы прикончила того, кто обманул ее доверие, и скорее дважды, чем один раз. Ее горячо поддержали. Тем временем незнакомка, вцепившись в Жака, продолжала кричать, но теперь в ее голосе слышались рыдания, а по щекам текли слезы.
— Скажи, мой Джакомо… неужели ты меня больше не любишь? Ты навсегда оставил свою Ренату?
На сей раз она явно переборщила, и Субрэй понял, что все это — часть хорошо продуманного плана. Впрочем, смысл происходящего от него пока ускользал. Вновь обретя хладнокровие и хорошее настроение, Жак решил сделать вид, будто поддерживает игру.
— Прости меня, Рената… Это угрызения совести заставили меня вернуться к тебе… Каким безумием было тебя покинуть!.. Оставить тебя и нашу Пию… Я пришел просить прощения… Если ты меня оттолкнешь, я возьму такси, попрошу отвезти меня к Рено и брошусь в реку!