Болотная трава

Адамов Аркадий Григорьевич

Цветков с непроницаемым лицом набрал короткий номер и, выслушав ответ, сказал:

— У себя. — И добавил: — Разрешите отметить пропуск. Время ухода вам там проставят.

Серков поднялся и, небрежно захватив подписанный пропуск, не спеша и как-то привычно, по-хозяйски распахнул дверь и вышел из кабинета, при этом вполне дружески и чуть снисходительно простился с Цветковым, словно и не было между ними никакого несогласия. Это была, как знал Цветков, самая опасная форма прощания у высокого начальства. Мол, всего хорошего, но я за твоё благополучие не ручаюсь.

Фёдор Кузьмич минуту задумчиво

сидел в своём кресле, вертя по привычке в руке сложенные очки и стараясь успокоиться после этого неприятного, тягостного и напряжённого разговора «с хвостом», как он выражался, то есть со всякими возможными и тоже неприятными последствиями. Потом он вздохнул, ожесточённо потёр ладонью короткие седоватые волосы на затылке, что всегда означало у него крайнее неудовольствие, и взялся за телефон.

Через минуту к нему в кабинет вместе с Лосевым зашёл, почти даже вбежал невысокий, Лосеву по плечо, полноватый и немолодой, однако весьма энергичный, просто даже суетливый человек с лучезарной, широкой улыбкой на розовом от загара, пухлом лице. Копна рыжеватых волос была небрежно откинута назад, открывая высокий, глянцево-чистый лоб. Вид у человека, появившегося в кабинете, был такой восторженный, словно ему выпало великое счастье увидеться наконец с Цветковым и он переполнен к нему благодарностью за это. Он так и воскликнул, торопливо подходя к столу и протягивая обе руки для пожатия:

— Благодарю, благодарю, товарищ полковник! Рад встретиться, сердечно рад! А с товарищем Лосевым, я надеюсь, мы уже подружились. Поздравляю с таким выдающимся сотрудником, от всей души поздравляю. Наслышан, знаете, наслышан.

— Птицын Ной Герасимович, — представил его Лосев, делая усилие, чтобы не рассмеяться.

При всём своём плохом настроении Цветков не удержался от улыбки.

— Присаживайтесь, Ной Герасимович, — добродушно и чуть церемонно сказал он, указывая на стул возле своего стола. — Чем обязан?

— Мы с товарищем Лосевым, — доверительно начал Птицын, опускаясь на стул, — всё уже обсудили в отношении этого злосчастного кулона. Это… Это действительно мой подарок… Так сказать, сердечному другу. Словом, честно вам скажу — любовь, — уже совсем интимно поделился он, прижав пухлые руки к груди и конфузливо улыбаясь. — Моё горе и моё счастье, вот так я бы сказал. Но хватит об этом, — он решительно взмахнул рукой. И сам себе как бы ещё раз приказал: — Хватит. Для чего я пришёл к вам? Требуют уточнения два пункта. Чтобы, так сказать, не оставалось сомнений. Да-да, вот именно — сомнений. Первое, — лицо его стало грустным, — это кончина уважаемого Семёна Прокофьевича. Грубо говоря, убийство. Уверяю вас, то есть просто клянусь, что мои отношения с Ларочкой, его бывшей женой, к этому факту отношения не имеют. Решительно не имеют, категорически! Я, к вашему сведению, за всю жизнь мухи — мухи! — никогда… Ни в коем случае!..

— Погодите, Ной Герасимович, — остановил Фёдор Кузьмич распалившегося Птицына. — Вас решительно никто не подозревает…

— Но можете подозревать, можете!

— Да не подозреваем, поймите.

— Однако имеются основания! И я категорически протестую! Ка-те-го-ри-чески! — отчеканил он, взмахнув рукой, и на глаза его вдруг навернулись слёзы.

Птицын полез за носовым платком,

трубно высморкался и промокнул глаза.

— Нервов моих просто не хватает, — жалобно сказал он. — Ларочка права.

— А что она говорит? — участливо спросил Лосев.

— Что мне надо всё бросить и уехать.

— С ней? — невольно вырвалось у Виталия, но, заметив смятение в глазах Птицына, он тут же поправился: — Извините, нас это не касается. Но вы хотели назвать Фёдору Кузьмичу и второй пункт, который, как вы сказали, требует уточнения.

— Я? — растерянно переспросил Птицын, но тут же спохватился: — Ах, да! Вы же меня просили. Это насчёт моей поездки в Ялту, — обратился он к Цветкову. — Понимаете, важная сторона нашей работы — это обмен опытом. Крымские товарищи проводят интересный эксперимент. Бригадный подряд там включает…

— Извините, Ной Герасимович, — прервал его Лосев, — но мы начали говорить с вами о Журавском.

— Да-да. Это мой приятель, знаете. И я заодно уж…

— А как вы узнали, что он там, в той гостинице?

— Случайно. Совершенно случайно, уверяю вас. В разговоре с администратором. Кто, спрашиваю, у вас тут из Москвы? Она и называет его. Ну, естественно, стал разыскивать. Не нашёл. Говорят, уехал. В тот же день.

— Заметив вас, он скрылся из гостиницы, — усмехнулся Лосев.

— Что?! Быть этого не может!

— Вы, вернувшись в Москву, не звонили ему?

— Не успел ещё. Я же, можно сказать, прямо с корабля на бал, то есть к вам.

— Погодите, Ной Герасимович, — вмешался Цветков — Тут действительно надо разобраться. Вашего приятеля как зовут?

— Олег Дмитриевич Журавский. Работает на «Мосфильме», — известный оператор. И никуда он не мог скрыться, что за чепуха!

— Так-так. А у Олега Дмитриевича не пропадал паспорт, не слыхали случайно? — задал новый вопрос Цветков.

— Слыхал, конечно. Более того, буквально, можно сказать, у меня на глазах пропал.

— То есть как?! — удивлённо воскликнул Лосев. — Вы мне про это не говорили.

— Так вы же меня про паспорт не спрашивали, прошу прощения.

— Ну, конечно, конечно, извините, — спохватился Виталий. — И как же он у вас на глазах пропал, интересно?

— Самым, знаете, элементарным образом, — охотно начал рассказывать Птицын. — Это ещё, кажется в июне было. Да-да, в начале июня. Приехали мы компанией на наше болото. Это мы так наше садовое товарищество зовём, ха-ха-ха! Ну-с, у меня уже там домик стоял. Отдохнули, закусили. Жарища страшенная была, помните? Пошли гулять. В шортах, полотенца взяли, может, думаем, выкупаемся. Возвращаемся, глядь, а у Олега из пиджака бумажник пропал. Обыскались. Но, конечно, не нашли. Вот, собственно, и вся история.

— Да-а, — покачал головой Цветков. — Кто же мог украсть, как думаете?

— Воскресенье было? Народу понаехало? — спросил Лосев, улыбнувшись.

Он понял всю нелепость происшедшего. Птицын, сам того не подозревая, спугнул мнимого Журавского. Из этого, однако, следовал один немаловажный вывод: человек, скрывавшийся под фамилией Журавского, знал Птицына и встретиться с ним почему-то побоялся.

— А потому, скорей всего, — сказал Цветков, когда Птицын ушёл и они с Лосевым остались одни, — что он и украл тот паспорт.