Болотное гнездо (сборник)

Хайрюзов Валерий Николаевич

Женька занес городскую закуску, бутылку с коньяком. Затем все выстроились в очередь к умывальнику. Сергей заметил: рядом с захватанным, грязным полотенцем висело свежее – для гостей. Сели за стол, выпили по рюмке, затем, по команде того же Аркадия Аркадьевича, вдогонку еще по одной. Сергей стал присматриваться к нему, стараясь угадать, кто он, – ведет себя очень уверенно. «Наверное, из офицеров», – решил он.

Гришка сбегал за фотоаппаратом, усадил рядом с Алексеем Евсеевичем хозяев. Они, видно не привыкшие к такому вниманию, начали было отказываться, но потом все же сели и каменно уставились в объектив.

– Евсеич, ну ты прямо как король бельгийский, – пошутил Аркадий Аркадьевич. – Со двором выехал на охоту.

– Ой, вспомнил! – вдруг поднял руку Дохлый. – Минуточку внимания – снимаю. Хорошо, готово. Так вот в семьдесят девятом к нам этот самый король Бодуэн приезжал. Помните, тогда вопрос с Олимпиадой решался? Бодуэн – член Олимпийского комитета. Наши обкомовские повезли его на Байкал рыбачить. Значит, так: рано утром выезжаем. Король, его жена, наш представитель Олимпийского комитета, главный рыбак с Байкала, охранник и я. Делать фотографии для истории. Больше на катере места никому не нашлось. Приплыли мы, встали на якорь. Главный рыбак удочки достал, снасти – и королю в руки. Мол, давай, ваше величество, пробуй. Я, когда увидел удочки, говорю: встаньте у борта, ваше величество, я вас сейчас сфотаю. Меня предупредил: называть короля только так – ваше величество. Ну, я его раз за разом и навеличиваю. Король забросил удочку в воду. Погода была дрянь, туман стоял. То ли рыбы не было, то ли еще что, король похлестал, похлестал воду, притомился, и по лицу видно – скучать стал. А я тем временем начал судно обследовать, с утра ничего не ел. Смотрю, кастрюля огромная, ведра на два, тряпкой прикрыта. Я тряпку поднял, а там в воде штуки четыре живых хариуса. Я смикитил, закрыл ведро, отошел в сторону. Гляжу, член нашего Олимпийского комитета с королем заговорил, а главный рыбак удочку у короля взял, улучив минуту, выловил из кастрюли хариуса, нацепил на крючок и за борт, а удочку королю. Да видно, хариус угорел в кастрюле, нет чтоб вглубь, плюхнулся об воду, лег на бок и едва-едва плавниками шевелит. Король на него смотрит, все смотрят. Скандал! И тут главный рыбак решил спасти ситуацию: «Товарищ король, товарищ король, подсекайте его, подсекайте!» Король от крика вздрогнул и как рванет удочку. Хариус, естественно, в воздухе. А рыбак не унимается, счастливым голосом поздравляет: «Товарищ король, поймал рыбку, поймал!» – Тут Дохлый тоненько рассмеялся. – Все онемели. Еще ни разу в истории короли нам товарищами не были. Ну, здесь моя очередь настала, защелкал я затвором. Если бы не я, не видать нам Олимпийских игр.

– Ну и что они дали, эти игры? Последнюю рубашку сняли, – заметил Аркадий Аркадьевич. – Думали, весь мир к нам рванется. Даже тучи, и те сумели от Москвы отогнать. Я был на открытии. В первые дни Москва на осажденный город походила. Дружинники, милиция, солдаты, но хочу заметить, был приказ быть вежливыми.

– Закупили за границей море продуктов. Потом даже в самолетах финскую колбасу давали, – добавил от себя Петр. – Додержали, пропадать начала.

– Дожили. Уже весь мир нас кормит: колбаса финская, куры голландские, масло швейцарское, яйца французские. Лишь один правитель свой, без бумажки пару слов связать не может. Да вот, посмотрите, – Аркадий Аркадьевич кивнул на стол, – сервелат финский, коньяк французский, и все за лес, нефть, золото. Сами себя съедаем.

– А что тут плохого? – нахмурился Алексей Евсеевич. – Сделано качественно. Свое-то и кошка не жрет, разбирается.

– Городскую колбасу не едим, – подал голос хозяин. – Попробуйте лучше свою, домашнюю, или вон сальце.

– Ты, Никитич, не беспокойся, съедим. Якой афганец не любит сала, верно? – Аркадий Аркадьевич выразительно посмотрел на Сергея.

– Конечно, такого сала там не было, – глянув на стол, заметил Сергей. – Сухой паек, сухпай, по-нашему, сардины, плавленый сырок, галеты.

– У самих дома все валится, так нет, надо к соседям влезть, – нахмурившись, сказал Аркадий Аркадьевич. – Думали, быстренько разделаемся, а влезли по уши, и неизвестно, когда выкарабкаемся.

– Ничего, наведем и там порядок, – сказал Женька. – Ошиблись. Надо было сразу круто. А мы с лекциями, с агитациями. Кулаком надо. Силу все уважают. Границу перекрыть заставами, посты на дорогах.

– Ты что, думаешь, один такой умный? – усмехнулся Аркадий Аркадьевич. – Англичане уж на что в этом деле поднаторели, полмира под себя подгребли, а там зубы пообломали. Конечно, сейчас время иное, техника другая. Но хочу сказать тебе, Евгений, наша русская кровушка – дешевая и для замеса хорошая. Вот и льют ее во все времена и у себя дома, и за границей, раствор крепкий, говорят, получается. Раньше к нашим там относились хорошо, наверное, лучше, чем к американцам, – их афганцы просто не знали. У меня в артели мужик работает, геолог, он раньше там в командировке был. Говорит, разве что только на руках не носили.

– А зачем, чтоб носили? – прищурившись, спросил Женька. – Надо, чтоб боялись, как тех же американцев.

Сергей молча смотрел на спорящих. Для них все ясно: зачем вошли и что нужно сделать, чтобы навести порядок. Он почему-то вспомнил вечер у капитана Зарубина – такой же стол, та же тема и совсем другие разговоры. Правду говорят: прежде чем спорить, надо знать, о чем! Но кому нужно его мнение? Женьке? Лично ему ничего не угрожает. Знает, туда не пошлют, а за рюмкой можно повоевать.

– Я вот чо хочу вам рассказать, – подал голос лесник. – Зимовьюшку я тутока у Черной речки построить решил. Собрал по бревнышку, прихожу через неделю, она вся разбросана. Мишке что-то не приглянулось. Я ее опять собрал, он ее опять растаскал. Стал я смотреть, что его не устраивает. Глянь, газеты, которые я там оставлял, в клочья. Вот, думаю, в чем дело! Мишка и тот понимает, вранье там. Одно, и про эту самую войну, и вообще про все. Треплют языком, треплют, бумага терпит. Перестал я газеты оставлять, цела избушка.

– Ну, ты, Никита, и мастак сочинять, – засмеялся Алексей Евсеевич. – Медведь не может вынесть человеческого запаха, вот и вся разгадка. От человека можно все ожидать. Особенно в тайге…

Сергей с Петром решили спать на сеновале. Поднялись, зашуршало под коленями сено, запахло кислой овчиной и еще чем-то далеким и забытым.

– Слушай, Петя, а кто этот Аркадий Аркадьевич? – спросил Сергей. – Смело говорит. И лицо знакомое. Особенно глаза. Где-то я его видел.

– Большой человек. Председатель старательной артели. У Аркадия Аркадьевича денег куры не клюют. Они с Евсеичем давно дружат. Где-то еще до войны на севере скорешились. Голова у него варит. А насчет смелости – она для этого стола. Здесь одно, в другом месте другое, но везде смело. Не люблю я его. Бабник, к Ритке вяжется. Возможности у него, естественно, не такие, как у меня. То джинсы достанет, то сапоги. А бабам нравится. Ты лучше про себя расскажи. Мы тут с ума чуть не посходили. Ритка несколько раз в военкомат звонила, все обещали выяснить.

– А я уже в Союзе, в госпитале лежал, – сказал Сергей. – Что рассказывать? Поначалу служба как служба. Потом слышим, вошли наши в Афганистан. Не думал, что вскоре там окажусь. Мы уже в части были. И вот построили нас, зачитали приказ, выдали по тридцать рублей. Мы спрашиваем, что с ними делать. Наш старлей Зарубин пожал плечами, что хотите, мол. Решили просадить, а офицеры тоже не дураки, водку отбирают. Колька Русяев – дружок мой с Урала, парень, тебе скажу, во! На гитаре играет, поет, куда там Окуджаве. Ему бы артистом быть. Собрал у всех деньги, ушел. Смотрим, через некоторое время идет с полным ведром, а в другой руке швабра. Его без всяких яких пропустили. Заносит ведро, наливайте, говорит, хлопцы, может, больше не придется, – Сергей засмеялся, но тут же замолк, тяжело и протяжно вздохнул. – В Кабул нас по воздуху, – продолжал он. – Смотрим вниз: горы кругом, земля кирпичного цвета – все чужое. Тополя и те другие, пирамидальные, купола мечетей зеленовато-синие, как леденцы. Спиралью, так что кишки около горла, пошли к земле. Сели, наших уже там полно. Все куда-то спешат, двигаются, все без погон. Ну и мы сорвали погоны, чтоб звания не было видно. Поселили в палатках на аэродроме. Голодные, холодные. Воду в бочках привозили. Вскоре попал я в патруль по городу. Мать честная! Такое только в кино видел. Мужики в шароварах, как в кальсонах, вроде брюки потеряли. Женщины в парандже. У лавочек бабаи сидят, насвай – табак – нюхают. Он такого бархатно-зеленого цвета, ну, как наш перетертый укроп. Смотрю, два человека везут раскрашенный автомобиль на деревянной телеге, тянут ее за оглобли. Вот, думаю, сюда бы наших релских и барабинских привезти. Днем плавится все, кажется, сел бы и не двигался, ночью холодно, как у нас в Сибири. Весь день по Кабулу музыка. Ночью стрельба: то здесь, то там, акустика что надо, горы кругом. Не страна, меха у гармошки. В четыре утра кричит мулла, будит через мегафон. В кишлаках обходятся без усилителя, а мулла заунывно, тоскливо кричит, словно помирать собрался. Все останавливаются, достают коврики, разуваются, встают на колени и лбом строго на Мекку, если военный, то фуражку поворачивают на затылок. Вообще чудно все: узенькие улочки, дверки голубые, арыки, глиняные дувалы. Живут бедно: куры, козы, ослы.

– Ну, это я все видел, – перебил его брат. – Ты скажи, как там наши самолеты?

– Нормально. С утра до вечера журчат. Продукты возят, раненых.

Он и сам удивился, до чего спокойно все рассказывает, отстраненно, как бы со стороны. Нет, ему не хотелось поразить воображение брата. Ему, наверное, следовало рассказывать что-то иное, но именно того и не мог. Не хотелось снова соваться в грязь. А когда был там, думал: вот приеду, расскажу.

Однажды ему довелось увидеть бомбовый удар по мятежному кишлаку. Где-то высоко, словно комары, занудили самолеты, и вдруг над тем местом, где только что виднелись глиняные дувалы, черной шерстью вздыбилась и медленно начала оседать земля. Через мгновение треснуло, дробно обломилось над головою небо и вслед донесся глухой вой. В бинокль было видно, как во все стороны из пыли и дыма, волоча за собой распоротые животы и перебитые ноги, ползли прочь из ада собаки.

– Я вот что уяснил, – помолчав немного, сказал Сергей. – Помнишь, мы в детстве говорили: двое дерутся – третий не лезь. И нам не надо было соваться. «Духи», они на своей земле, каждый камень знают. Для гор они лучше приспособлены. Ужалят – отскочат. А у нас сапоги пудовые, роба зимой и летом колом. Счастье, если командир толковый. Те, что постарше – комбат, скажем, – от него солдату ни жарко, ни холодно. Попадет служака, положит десяток и пойдет по трупам вверх. У нас ротой Илья Зарубин командовал. Повезло, можно сказать. Сейчас в академии в Москве. Но дураков хватало. К невеселым мыслям я там приходил. Когда замполита послушаешь, вроде все правильно делаем. А приглядишься: ну, не знаю. Хорошо, наверное, тем кто отключаться умеет. Взял, скажем, и отключил голову той же анашой. Тяжело все время быть на взводе.