Болотное гнездо (сборник)
Шрифт:
– А куда командиры осмотрели? Ты-то не пробовал?
– Нет…
– А как афганцы к нам относятся?
– По-разному. Смотрят на тебя, зубы скалят. Отвернешься, могут нож всадить. Днем торговец, ночью – «дух». Что у него на уме, не поймешь. Чужие мы для них, шурави. Их армия без нашей поддержки ни шагу. Говорят, не будет вашего взвода – не пойдем. Некоторые прямо заявляют: в горах больше платят. Набирают их знаешь как? Облавой. Не хотят они воевать, разбегаются. Но много и тех, кто за революцию. Для тех выбора нет: или пан, или пропал.
– Серега, скажи, страшно было? – выждав минуту, спросил Петр. – Только честно. Я вот помню, с парашютом первый раз прыгал, ноги ходуном, пульс под двести.
– Поначалу. Скажем, дает сержант мину итальянскую, вот, говорит, мина,
– Ну а как со «стариками»? Мозги вправляли? У меня бортоператором вчерашний солдатик летает. Он мне порассказал – жуть берет. Неужели правда?
– Везде по-разному. Там ведь как: я с этого начинал, и ты давай с этого. Был и у меня случай. Если б не Колька, потоптали бы. Ну и Бараба помогла – кое-чему научила.
А с Русяевым Колькой их сблизило то, что один детдомовский, другой интернатский, считай, два сапога пара. По-настоящему подружились, когда после «учебки» прибыли в часть. Вечером в каптерке старослужащие устроили «дискотеку». Заставили молодых петь и плясать. Колька спел что-то, он это умел.
– А теперь пляши, – потребовал квадратный, как шкаф, рыжий детина.
Колька наотрез отказался.
– Ребята, а может, вы сами покажете нам, как у вас пляшут, – миролюбиво попросил Сергей. – Я вот, например, не умею. – Он хотел отвлечь внимание от Русяева и, если удастся, то все перевести в шутку.
– Сплясать? Сейчас покажем, – пообещал ему рыжий.
С дураковатой блудливой улыбкой он вышел на середину каптерки, раскинул в стороны руки, присел и, прихлопывая в ладоши, развернулся и, сделав вид, что падает, ребром ладони врезал Сергею по шее. Очнулся тот под дикое ржание на полу, с чугунной головой.
– Может, еще вальсок станцевать? – учтиво спросил рыжий.
Все вокруг продолжали ржать, и тогда Сергей, облизнув вмиг пересохшие губы, сделал с рыжим то, что когда-то на Барабе с Ахметом: зацепил ему пятку и другой ногой ударил в колено. Рыжий рухнул, как мешок с дерьмом, и выстелился во всю каптерку.
Два дня Сергея никто не трогал, но своим битым нутром он чувствовал: даром ему это не пройдет – выбирают удобный момент.
И выбрали. После отбоя, он уже спал, его будто толкнули. Возле кровати стояли белые тени. Он рывком сел на кровати и тут же инстинктивно уклонился от кулака. Удар пришелся в стенку. Раздался вопль, Сергей подтянул ноги к подбородку и с силой отбросил того, кто стоял напротив. Обретя плоть, тень вылетела в проход. Сергей схватил стоявшую у изголовья табуретку, подскочил к стене, нажал выключатель.
– Кому жить надоело, подходи, – выдохнул он, щурясь от света.
Рядом с ним, спрыгнув с кровати, встал Колька.
С рыжим они помирились, но уже в Афганистане. Тот каким-то образом узнал, что Сергей занимался карате, и попросил показать несколько приемов. Он оказался последним, кого Сергей видел из роты там, в Афгане. После обстрела колонны пуля попала Сергею в плечо, и Шмыгин, это был он, оказавшись рядом, потащил его в гору, полумертвого, на тех самых ногах, по которым он когда-то ударил сапогом, к санитарной «вертушке». Да, всего не расскажешь… Впрочем, он не был уверен, что его выслушают с пониманием, – так спокойнее всем. Что-то вроде группового сговора. Нет, та война совсем не походила на то, что время от времени показывали в программе «Время». Разве передашь словами, что испытал он, лежа в канаве и вжавшись в песок, когда впереди, за горящим «наливняком», горел живьем Лexa Мамушкин из Минска, которого они меж собой называли Бульбой. Он кричал: «Мама!» Но слышалось лишь нечеловеческое: «А-а-а!» Или как потом, завернув его в брезент, мчались в госпиталь, как потом еще долго преследовал запах горелого мяса. Он представил: дома, получив похоронку, вот так же закричала его мать. И долго еще будет кричать. Зачем все это было, во имя чего? Он и сам не знал. Сейчас ему хотелось одного: скорее забыть, вычеркнуть из памяти эти полтора года.
Из-за темного хребта вот-вот должна была выползти луна, и Сергею казалось: в той стороне, над лесом, занимался огромный костер. Но огонь от него был холодным и мертвым, как в казарме от «летучей мыши». Набирая силу, он поднимался, расползался во все стороны, и вот уже свет попал в сеновал, высветил слежавшееся сено, сухую сучковатую стропилу, худые бока потемневшего от времени дранья, которым была покрыта крыша, ноги спящего брата.
Подняли их как по тревоге. Было еще темно, чуть выше над лесом стояла серая, словно недозревшая дыня, луна, за крышей дома, за огородом, охватив полукругом поселок, от реки наползал туман.
– Вы что, дрыхнуть сюда приехали? – застегивая около забора ширинку, ворчал Алексей Евсеевич. – А ну, поднимайтесь. Все уже в сборе, ехать надо.
Сергей толкнул брата. Тот обалдело глянул куда-то мимо, закрыл глаза и перевернулся на бок.
– А ну его к лешему, еще темно, – буркнул он. – Куда в такую рань?
– Вставай, Петя, вставай, ждут ведь.
Через несколько минут, похлебав чаю, выехали за село. Желая сократить путь, Женька попер по целине и со всего маха влетел в лужу, перед капотом стеной встала вода, впереди гулко хлопнуло, «газик» повело в сторону. Сергей инстинктивно приклонил голову и сделал движение к двери. Ему показалось, под колесом рванула противопехотная мина. «Газик» остановился. Женька выскочил из кабины, осмотрел колеса.
– Пробили баллон, – хмуро сказал он. – Доставайте запаску, домкрат, придется менять.
Откручивая болты, Сергей опять вспомнил Мамушкина. Вот так же вдруг раздался хлопок, впереди встала на дыбы земля, машина, прыгнув, съехала в кювет и загорелась. Тут же ожила, заплясала злыми огоньками зеленка. Он открыл дверку, с подножки длинной очередью полоснул по кустам из автомата, в одно мгновение высадил весь рожок и упал в кювет с бесполезным уже автоматом. Подсумок с магазином остался в кабине. Но не было сил подняться, по металлическому боку «наливняка», будто забивая гвозди, застучали пули. Срикошетив, они с визгом уходили куда-то вверх, в жаркую, как расплавленный воск, пустоту афганского неба. Из цистерны тугими струйками полился керосин, казалось, цистерна для устойчивости уперлась в землю прозрачными хоботками. Одна из них нашла себе место рядом с ним, и он думал: не дай бог вспыхнет, тогда – хана. Но керосин бежал себе и бежал, брызгал на гимнастерку, на лицо, вскоре захолодило бок, и стало невозможно дышать от сладковатой керосиновой вони, которая, казалось, может вспыхнуть без посторонней помощи. Боковым зрением он следил за пылающей впереди машиной. На ней ехал Мамушкин. Когда услышал крик, Сергей пополз к горящей машине, обрывая ногти, стал забрасывать Леху песком.
Сверху, из-за горы, заурчали, приближаясь к дороге, вертолеты и с ходу начали обрабатывать эрэсами зеленку, огненные бичи хлестали землю, поднимали ее на дыбы. Вместе с песком, растопырив ветки, взлетали в воздух кусты, обрывки тряпок. Из-за машины выскочил чумазый шофер, достал из-под сиденья деревянную палку, заткнул пробоины. Догоравшую машину столкнули под откос, подняли Мамушкина в кабину и погнали на аэродром. С тех пор Сергей делал рожки сдвоенные, стягивал их изолентой валетом, чтоб, в случае чего можно было перебросить на другую сторону…