Болотные огни(Роман)
Шрифт:
Вагон был маленький, с разбитыми стеклами, — пропахший острым запахом влажной грязи. В проходе сидели на вещах, с полок свешивались ноги. Борис вместе с бабушкой протиснулся к окну.
— А ну, — обратился он к какому-то парию, белобровому и губошлепому, — уступи место.
— Что ты, что ты, господь с тобой, — зашептала бабушка.
— С каких это радостей, — ответил парень и отвернулся к окну.
По составу прошел стук и скрежет, наконец толчком сдвинулся с места их вагон.
— Поехали, — объявил кто-то.
— Ты что, оглох? — тихо спросил Борис, чувствуя, что звереет.
Парень смотрел в окно, но по напряженному и невидящему взору его было ясно, что он весь поглощен столкновением.
— Не встанешь, — подыму.
— Да что ты, мне недалеко, — шептала старушка, дергая его за рукав.
Но Борис ее не слушал. В такой тесноте нелегко было поднять парня и толкнуть на его место старушку, — Борис сам чуть не упал на нее. Все ждали скандала и драки, но парень драться не полез, а сказал желчно:
— Небось был бы здесь комиссар, ты бы его за ворот не хватал.
— Еще бы. Комиссар сам бы уступил, — ответил Борис и прибавил примирительно: — Не видишь, человек пожилой, устал.
— Я, может, больше ее устал.
Усевшись, бабушка тотчас же стала домовито усаживаться; подтянула, подняв подбородок, концы белого платка и обратилась к Борису:
— Давай, батюшка, свой чемоданчик-то, — она похлопала себя по коленкам, — давай, чего зря держать.
— Да что вы, бабушка, не надо, у вас и так узелок.
— Положь, положь, — сказала она, покойно закрывая глаза, — положь, узелок сверху пойдет.
Борису пришлось отдать свой чемоданчик. Бабушка положила его себе на колени, сверху поставила узелок и совершенно исчезла за этим сооружением.
— Ты куда, стара беда, собралась? — спросил с полки какой-то мужик.
— К своим, — охотно ответила бабка, поднимая к нему лицо, — к невестке со внуком. Невестка у меня заболела, некому даже и обед сварить.
— Смелая ты, бабка, что в такое время одна на поездах ездишь.
— Что ж поделаешь. Надоть ехать, я и еду. Вот гостинца везу.
— Отчаянная ты, бабка, — продолжал мужик. — А сама-то ты откуда?
«Вот привязался к бабушке», — подумал Борис, однако она была, видно, довольна разговором.
— Сейчас-то я из города. А так-то мы из Рязанской губернии, деревня Ежи. Наша деревня в лесу, мы ежи и есть, в самый лес забрались.
Она засмеялась тихонько, от этого вся засветившись, как зажегшийся во мху огонек, и снова спряталась за чемодан.
Поезд шел с многочисленными остановками, законными и незаконными. Правда, по сравнению с зимними поездками это была благодать: зимою то и дело приходилось выходить, чтобы отыскать дрова для топки или скалывать лед с обледеневшего за время стоянки паровоза.
— А у тебя, бабка, ноги-то ходят?
— У меня правая нога очень хорошо ходит.
— Этого мало, бабушка, если левая не ходит.
— Нет, левая не ходит.
Кругом все засмеялись, засветилась и бабушка. Она явно становилась душой общества. Только губошлепый парень, тая обиду, отвернулся к окну. Вагончик качало, стучали колеса.
— Интересно, в вашей деревне все ежи такие веселые?
— Все, сынок, все.
Она собралась выходить перед самым поселком.
— Постойте, бабушка, я вас сажал, я и высажу, — сказал Борис. — Далеко ли вам до дому?
— Да версты четыре.
Как только Борис поставил бабушку на землю, она тотчас же бойко пошла — делала шаг правой, а потом к ней приставляла левую.
— Как же вы этак четыре версты пройдете?
Она посмотрела на него серьезно и сосредоточенно, сделала шаг и приставила ногу.
— Буду иттить.
И снова сделала шаг и приставила ногу.
Поезд тронулся. «Ничего себе иттить», — подумал Борис, вскакивая на проезжающую мимо ступеньку и оглядываясь, чтобы посмотреть, как она идет. Она, казалось, совсем не двигалась с места, хотя и шагала очень энергично.
«А куда это она идет, — впервые подумал Борис, — в четырех верстах отсюда никакой деревни вроде нет. Неужели в поселок?»
У бабушки был такой замшелый вид, что Борису и в голову не пришло подозревать в ней поселковую жительницу. Он еще раз оглянулся, но уже нельзя было разглядеть не только людей, но и самого станционного здания.
Берестова в розыске не было, и никто не знал, где он. Зато все говорили о Водовозове, который вторые сутки шел за знаменитым бандитом и кулаком Тимофеем Сычовым. С Водовозовым был только один работник розыска.
— Сычов может к своим их завести, крышка тогда начальнику, — сказал кто-то.
— Ты что, Водовозова не знаешь, — отвечали ему, — будь спокоен, приведет твоего Сычова на веревочке.
— Я бы такими людьми зря не рисковал, — заметил бывший тут же Васильков. — Такие люди на дороге не валяются. Если поглядеть на него в масштабе, он есть мировой герой из его биографии.
— Незаменимых людей нет, — с отчаянной четкостью вдруг произнесла Кукушкина, и все сразу вспомнили, что она влюблена в Водовозова. — Если падет один, — продолжала она, — на его место станут десять.
— Один! Десять! — закричал Ряба. — «Незаменимых людей нет»! Каждый человек незаменим, если хотите знать. Если он как машинист заменим, так он, может, песни петь незаменим, а если он как столяр заменим, так для матери своей он незаменим. И для жены.
— Я не о том, — недовольно сказала Кукушкина.
— Зато я о том самом, — ответил Ряба.
А Борис не находил себе места: кто заговорен от пули или удара ножа? Да и легко сказать — вдвоем взять таких молодцов, как Сычов и его банда!