Большая грудь, широкий зад
Шрифт:
— Мама, он вернулся! — взволнованно выпалила она.
— Кто вернулся?
— Немой!
Матушка вытерла полотенцем руки и с грустью посмотрела на уже иссохшую старшую сестру:
— Видать, это судьба, доченька!
И вот немой Сунь Буянь вошёл — если можно этим словом обозначить его мудрёный способ передвижения — в наш двор. За эти годы он постарел, из-под натянутой на лоб армейской шапки торчали седеющие вихры. Желтоватые глаза ещё больше помрачнели, твёрдая нижняя челюсть походила на ржавый лемех. Он был в новой, с иголочки, армейской форме, воротник застёгнут наглухо, на груди — целый ворох золотистых медалей. Мощные длинные ручищи в белоснежных шерстяных перчатках опирались на деревянные «утюжки» с кожаными ремешками. Размещался он на красном резиновом седалище, составляя с ним одно целое. Широкие штанины завязаны узлом на животе, ног нет почти полностью. Вот таким после долгих лет отсутствия
Переместившись таким образом пять раз, он остановился от нас метрах в трёх. На таком расстоянии он мог, задрав голову, без особого напряжения обменяться с нами взглядами. Я выплеснул прямо перед ним грязную воду из чана, в котором мыл лицо и голову. Он отвёл руки назад, чуть откинувшись всем телом, и до меня вдруг дошло, что рост человека определяют в основном ноги. От безногого Сунь Буяня, этой половинки человека, исходила ещё более грубая сила, по-прежнему потрясая своей мощью. Он смотрел на нас, и на почерневшем лице отражался целый вихрь чувств. Нижняя челюсть тряслась, как и в прежние времена. Изо рта вырывалось приглушённое и в то же время отчётливое «то, то, то…», а бриллианты слезинок, выкатившись из желтоватых глаз, оставили на щеках две дорожки…
Оторвав руки от «утюжков», он поднял их высоко вверх и, не переставая бормотать, принялся жестами показывать разные размеры. Я тут же вспомнил, что мы не видели его с тех пор, как вернулись из так называемой эвакуации на северо-восток, и понял: он спрашивает про своих сыновей. Матушка закрыла лицо полотенцем и с плачем ушла в дом. Немой всё понял и уронил голову на грудь.
Матушка вернулась с двумя окровавленными шапочками и подала мне, чтобы я отдал их немому. Забыв о проглоченном золотом кольце, я подошёл. Подняв глаза на мою тонкую, как бамбуковый шест, фигуру, он грустно покачал головой. Я наклонился, потом почувствовал, что так не годится, присел на корточки, чтобы отдать ему шапочки, и указал на северо-восток. Вспомнились те горестные скитания, вспомнился сам немой, который тащил на спине солдата без ноги, и ещё вспомнились брошенные в воронке от снаряда изуродованные тела братьев Сунь. Немой взял одну шапочку, поднёс к носу и понюхал, как натасканная ищейка, которая должна найти преступника или жертву. Положил её меж культёй, вырвал у меня из рук вторую, обнюхал и её, затем положил туда же. Потом, не дожидаясь приглашения, «прошёлся» по всем углам дома — от жилых комнат до пристроек, закутка, где мы мололи муку, и кладовой. Заглянул даже в уборную в юго-восточном углу двора. В курятник к несушкам и то сунул нос. Я таскался за ним, восхищаясь, как ловко и изобретательно он передвигается. В комнате, где спали старшая сестра с Ша Цзаохуа, он продемонстрировал, как забирается на кан. Край кана был у него на уровне глаз, и мне стало жаль его. Но оказалось, что пожалел я его зря. Ухватившись руками за край кана, он стал медленно поднимать своё тело. Такую силищу я видел лишь однажды на цирковом представлении. Когда голова поднялась над каном, руки у него громко хрустнули, и он резким движением бросил тело на кан. Шлёпнулся он не очень ловко, но быстро уселся как следует.
Немой восседал на кане старшей сестры как глава семьи, как командир. А я стоял перед ним с ощущением, будто вторгся без приглашения в чужой дом.
Из матушкиной комнаты донёсся плач старшей сестры:
— Мама, выставь его отсюда, не нужен он мне. И с ногами-то не был нужен, а теперь, когда от него полчеловека осталось, тем более…
— Боюсь только, деточка, — отвечала матушка, — пригласить божество нетрудно, а вот выпроводить нелегко.
— Кто его приглашал? — всхлипывала сестра.
— Это твоя мать дала маху: пообещала тебя ему шестнадцать лет назад, вот и нажили несчастье на свою голову.
Она налила чашку кипячёной воды и подала немому. Тот принял чашку, изобразив мимикой признательность, и жадно выпил.
— Я думала, ты погиб, — начала матушка. — А ты тут как тут, живой. За детьми твоими не доглядела и горюю больше, чем ты. Вы детей нарожали, а поднимала их я. Ты теперь, похоже, человек заслуженный, и власти, наверное, могут обеспечить тебе где-нибудь безбедную жизнь. Тот брак шестнадцать лет назад я устроила по феодальным обычаям, а сейчас новое общество, все сами решают, на ком жениться. Ты человек казённый, грамотный, наверное, зачем тебе связываться с нами, сиротами и вдовами. К тому же Лайди тебе женой и не была, её тебе моя третья дочка заменила. Очень прошу, шёл бы ты туда, где власти устроят тебе безбедное житьё…
Немой даже не слушал, что она говорит. Он проткнул в оконной бумаге дырку и, наклонив голову, смотрел во двор. В комнату ворвалась старшая сестра. В руках у неё были кузнечные клещи, оставшиеся ещё со времён Шангуань Люй. Где она их нашла, ума не приложу.
— А ну убирайся отсюда, ублюдок немой, инвалид чёртов! — И пошла на него с клещами. Немой просто протянул руку и сжал их. Сестра изо всех сил пыталась вырвать клещи, но у неё ничего не вышло. Силы были явно неравны, и на лице немого появилась наглая и самодовольная ухмылка. Очень скоро сестра отпустила клещи и закрыла руками лицо: — Ты, немой, даже думать об этом забудь, — проговорила она со слезами в голосе. — Я скорее с боровом в свинарнике жить буду, чем с тобой.
Из проулка донёсся оглушительный грохот гонгов. В наши ворота с приветственными криками ввалилась целая толпа. Впереди вышагивал районный начальник, за ним десяток ганьбу и стайка школьников с цветами.
Пригнувшись, районный вошёл в дом и громко обратился к матушке:
— Счастливые вести, поздравляем!
— Откуда это у нас счастливые? — холодно поинтересовалась матушка.
— С небес, с небес, тётушка, — отвечал тот. — Позвольте, объясню.
Во дворе школьники размахивали цветами, звонко выкрикивая:
— Поздравляем! Честь и слава! Поздравляем! Честь и слава!
— Тётушка, — начал районный, загибая пальцы, — мы заново просмотрели материалы земельной реформы и пришли к заключению, что к категории зажиточных крестьян и середняков вас отнесли ошибочно. Ввиду ухудшения положения вашей семьи после всех перенесённых бедствий вы фактически являетесь беднейшими крестьянами, и сегодня ваш статус изменён. Это первая счастливая весть. Мы изучили и документы о зверствах японских захватчиков в тридцать девятом году и на основе имеющихся фактов о сопротивлении, которое оказали японской армии ваши свекровь и муж, сделали вывод, что они погибли славной смертью мучеников и необходимо воздать им должное, а ваша семья должна пользоваться привилегиями, как потомки борцов, павших за дело революции. Это вторая счастливая весть. В связи с тем, что два вышеупомянутых положения подверглись пересмотру и исправлению, средняя школа приняла решение вернуть в ряды учеников Шангуань Цзиньтуна, а чтобы он наверстал упущенное, назначить человека, который будет заниматься с ним дополнительно. Одновременно возможность получить образование предоставляется и вашей внучке Ша Цзаохуа. Уездная труппа оперы маоцян [150] объявила набор учащихся, и мы постараемся сделать всё, чтобы её зачислили. Это третья счастливая весть. Ну а четвёртая, конечно же, то, что в родные края вернулся покрытый славой герой армии добровольцев, [151] ваш зять товарищ Сунь Буянь. Пятая — то, что санаторий для ветеранов войны в виде исключения принимает вашу дочь Шангуань Лайди на работу на должность санитарки. На работу ей ходить необязательно, но зарплату она будет получать ежемесячно. Шестая весть — самая счастливая. Мы поздравляем с воссоединением после разлуки народного героя и его наречённую Шангуань Лайди — как говорится, снова стало целым разбитое зеркало! Свадебную церемонию организуют власти района. Вот, тётушка, целых шесть счастливых вестей пришло сегодня в ваш дом — дом революционной матери!
150
Опера маоцян — исполняется очень высокими голосами.
151
Отряды китайских добровольцев принимали участие в корейской войне 1950–1953 гг.
Матушка стояла как громом поражённая. Чашка выпала у неё из рук и покатилась по полу.
Глава района махнул стоявшему в окружении школьников ганьбу, и тот направился к нему. Вслед за ним подошла молодая женщина с охапкой букетов. Ганьбу передал главе свёрнутую в трубочку бумагу белого цвета и произнёс вполголоса:
— Свидетельство, подтверждающее статус потомков мучеников революции.
Районный взял бумагу и, держа обеими руками, преподнёс матушке:
— Это свидетельство для вашей семьи, тётушка, как потомков павших за дело революции.
Матушка приняла бумагу, руки у неё дрожали. Подошедшая молодица сунула ей под мышку букет белых цветов. Ганьбу подал главе бумажный свиток красного цвета:
— Свидетельство о приёме на работу.
Тот вручил его старшей сестре:
— Сестрица, вот ваше свидетельство о принятии на работу. — Лайди спрятала измазанные в саже руки за спину, но районный настойчиво вытащил одну и вложил в неё свиток: — Вы это заслужили.
Молодка сунула сестре под руку букет алых цветов. У ганьбу уже был готов свиток жёлтого цвета.