Большая грудь, широкий зад
Шрифт:
Было уже за полночь, змеиным выползком шуршал влажный юго-восточный ветер. Цзиньтун бродил по улицам, но ноги снова привели к ночному торжку. Продавцы с товаром уже исчезли. Гирлянд тоже не было, и лишь тусклый свет уличных фонарей освещал забросанную перьями и змеиными шкурками улочку. Сейчас её мели дворники. Там же, на улочке, устроили беззвучную потасовку молодые хулиганы. Заметив Цзиньтуна, хулиганы приостановились и вытаращились на него. К его изумлению, самым активным в потасовке был тот самый подросток-инвалид, что принял у него милостыню. Ноги у него были вполне здоровые, а инвалидское седалище и «утюжки» куда-то делись. Расстроенный Цзиньтун проклинал себя за мягкотелость, за своё легковерие, но в то же время не мог не отдать должное хитроумию юнца. Хулиганы переглянулись, юнец подмигнул им, и они, окружив Цзиньтуна, повалили его на землю. Стащили костюм, кожаные туфли — всё до трусов. Потом раздался звонкий свист, и они растворились во тьме, как рыба в океане.
Полуголый, босой он отправился на их поиски. Тут уже было не до соблюдения тишины, он разражался то громкими ругательствами, то жалобными причитаниями. Ногам, изнеженным водными процедурами в сауне, было больно ступать по обломкам кирпичей и битой черепице; леденящий ночной туман пронизывал выхоленную тайскими массажистками кожу. Пришло осознание того, что живущие всю жизнь
Городская мэрия издала указ, запрещающий держать собак, и хозяева выбрасывали их на улицу десятками. Свирепые, как фашисты, немецкие овчарки, внушительные, как львы, тибетские мастифы, шарпеи с отвислой, как свиная печёнка, кожей и взъерошенные шавки — они сбивались в разномастные своры. Обитали на свалках, то наедаясь до отвала, то бегая с подведёнными от голода животами, еле волоча хвосты. Больше всего они ненавидели подразделение городского управления охраны окружающей среды по борьбе с собаками. Цзиньтун слышал, что несколько свирепых псов утащили из детского сада и сожрали маленького сынишку командира этого подразделения Чжан Хуачана, безошибочно выбрав его среди множества других детей. Сын Чжана в это время сидел на карусели. И тут вдруг с подвесного моста, как ястреб, вылетела чёрная овчарка. Одним прыжком она очутилась возле бедного ребёнка и вцепилась ему сзади в шею. На помощь ей откуда-то примчались ещё несколько разномастных псов, и они, не торопясь, чуть ли не горделиво, утащили наследника командира отряда на глазах у окаменевших от страха воспитательниц. Известный ведущий программ городского радио, выступавший под псевдонимом Единорог, посвятил этому буквально парализовавшему город происшествию целую серию репортажей, сделав поразительное заключение, что под видом собачьей своры орудует банда преступников. Тогда Цзиньтун одевался и ел как король и пропустил всё это мимо ушей. А теперь хочешь не хочешь — задумаешься. Как раз в это время проводился месячник «Люби свой город, соблюдай чистоту». Далань немного почистили от мусора, и своры собак рыскали голодными. На вооружении борцов с собаками недавно появились импортные скорострельные винтовки с лазерным прицелом, и днём псы прятались по сточным канавам, боясь высунуть нос. Лишь после полуночи они вылезали в поисках пищи и уже разодрали и изгрызли кожаный диван в мебельном магазине «Ева». Для полуголого, сверкающего белой плотью Цзиньтуна разгуливать по городу было крайне опасно. Глядя на ощетинившегося чёрного мастифа с круглыми от ярости глазами, он вспомнил, как во время «культурной революции» уже проявивший свой талант публициста Единорог сообщал, что, по сведениям из достоверных источников, тибетский мастиф — это одетый в собачью шкуру рецидивист Цзан Сяо. Сейчас он присмотрелся — а и впрямь под собачьей шкурой-то человек! Сцепив руки перед грудью, он торопливо взмолился:
— Брат Цзан Сяо, мы с тобой врагами не были и теперь друг на друга не жалуемся. Я всегда был человек простой; кроме того, что люблю на женские титьки пялиться, ничего плохого не сделал. Умоляю, пощади…
Мастиф приближался, топая большущими, с кулак, лапами. Из-под толстой верхней губы холодно поблёскивали оскаленные клыки, из глотки рвался громоподобный рык. Справа и слева, как охрана, за ним следовали, зловеще вытянув морды, две овчарки, похожие друг на друга, как близнецы. Позади сбилась в кучу разномастная свора. Звонким голоском маленькой девочки залаяла крохотная — не больше кошки — собачонка с ушками торчком и безволосым хвостиком. Её лай не ублажал слуха — ничего чистого, детского, лишь заносчивость пса, знающего, что за ним сила. Пару раз яростно гавкнул, дёргая большой головой, и мастиф. Сборище настоящих зверей, намного страшнее самых свирепых людей. Чушь полную нёс Единорог. Даже в такой ситуации Цзиньтун не забыл покритиковать его за распространение слухов с помощью средств массовой информации. Сейчас бросятся — вон шерсть на загривках вздыбилась. Он поднял пару чёрных булыжников и стал медленно отступать. Сначала хотел повернуться и бежать со всех ног. Но вспомнил, чему его учил ещё Пичуга Хань: при встрече с сильным диким зверем никогда не обращаться в паническое бегство. Четвероногое неизбежно догонит двуногого человека. Единственное, что можно сделать, — это переглядеть его. По рассказам Пичуги, в схватке с «чёрным слепцом», он именно переглядел его, пока медведь стыдливо не опустил голову, как девица. «Силы небесные, а этой зверюге и в глаза глянуть страшно. Не глаза, а два факела, глянешь — и ноги подкашиваются. Да и сам весь размяк, как сосулька на солнце». С этими мыслями он всё пятился и пятился, надеясь на что-нибудь опереться — на стену или на дерево.
Свора надвигалась, похоже, в полной уверенности, что этот долговязый полуголый человек пал духом и ослаб. А он и действительно двигался, мотаясь из стороны в сторону, и булыжники уже были готовы выскользнуть из рук, да ещё от страха его прошиб вонючий пот. «Отступай, отступай, дойдёшь вон до тех ступенек и свалишься. Вот тогда от тебя ничего и не останется». Перед глазами всё поплыло, булыжники упали на мостовую. Приближался момент полного освобождения. «Вот уж не думал, что кончу дни свои в желудках паршивых псов!» Он успел подумать о матушке и о Лао Цзинь с её единственной грудью — Лао Цзинь, которой ничего не стоило взять верх над любым мужчиной, а вот её одолеть не по плечу никому. Подумать о чём-то ещё сил уже не было. Он опустился на ступеньки и молил, чтобы собаки сожрали его подчистую, чтобы не осталась нога или ещё что-нибудь. «Давайте уже, чтобы без следов, даже кровь вылижите. Пусть Шангуань Цзиньтун сгинет как и не было…»
Козлом отпущения неожиданно стал выскочивший из лавки мясника телёнок. Упитанный, с блестящей, как первосортный шёлк, шёрсткой. И мясцо, надо думать, посвежее, чем у Цзиньтуна. Кому нужна дохлая рыба, когда есть живая? Кто станет жевать старого петуха, коли есть птенец голубя? Что у людей, что у собак — всё едино. При виде упитанного телёнка собаки тут же забыли про Цзиньтуна. А телёнок безрассудно устремился прямо к ним. Мастиф одним махом запрыгнул на него и вцепился в горло. Телёнок нутряно мыкнул и рухнул на бок. Подскочившие овчарки в два счёта располосовали ему брюхо, а подоспевшая свора принялась рвать его на куски так, что он даже завис в воздухе.
Из темноты мясной лавки выскользнули, как привидения, несколько человек. В тускло-жёлтом свете фонарей они принялись пересчитывать захватанные дочерна купюры. Цзиньтун догадался: воры это, что уводят у крестьян скот и продают по дешёвке мясникам. Крестьяне ненавидели их лютой ненавистью и, поймав, отрезали носы. Но всех не переловишь. В прошлом году Единорог по горячим следам сообщил об одном деле, которое взбудоражило весь город. Один скотокрад, которому отрезали нос, взял и подал в суд на двух крестьян, совершивших этот акт возмездия. В результате скотокрада приговорили к трём годам исправительных работ. Но и этих двух крестьян осудили на такой же срок. Многие остались страшно недовольны, они полагали, что такой приговор слишком мягок для воров и ставит их на одну доску с пострадавшими. Самые отчаянные подбили несколько десятков обворованных на сидячую акцию протеста перед воротами суда. Они просидели целые сутки, но никому не было до них дела. Тогда их вожак Ван Цайда расколотил топориком вывеску на здании суда, а молодой балбес Ли Чэнлун ворвался в здание и разбил кирпичом огромное — три на шесть метров — зеркало в холле. Кончилось всё тем, что Ван Цайда и Ли Чэнлуну тут же надели наручники, и через месяц каждый получил по шесть лет тюрьмы.
Безносых среди считавших деньги было двое. Эти вели себя особенно разнузданно, разгуливали среди бела дня со здоровенными тесаками и, не таясь, налетали на человека с коровой. «А ну давай сюда! — говорили они. — У меня рожа всё равно изуродована, жить или помереть — всё едино; угрохаю одного — будем квиты, положу двоих — на одного в прибытке!» Господи, кто тут что поперёк скажет! Эти скотокрады и приёмами боевых искусств владеют, и ручищи у них сильные, и ножи острые. Тесаки выкованы ещё в конце династии Цин знаменитым кузнецом Шангуань Доу. Одинаково хорошо рубят и мягкое, и твёрдое. Одним ударом быка пополам развалить можно. И не только быка. Так что, идти заявлять на них? Правитель небесный, да ни в коем случае! Не заявишь — одну корову потерял, заявишь — считай, двух. Эти «дружинники» из полицейских участков все, как один, «славные парни», у них что убийство, что поджог — всё с рук сходит. Со скотокрадами давно спелись. Те скот продают, а они свой процент имеют. Иди, заявляй! Будут вести себя так, будто им с неба жареная курица в руки свалилась, рожи корчить, мёдом изливаться: «Что, почтенный, коровы лишился? Ах эти безносые, совсем стыд потеряли! Негодяи, презренный сброд!» Ну да, исчезли — и с концами, ага. «Вот что, почтенный, мы тут целыми днями носимся по всем этим делам, как зайцы в поле, отощали, что твоё коромысло, где тут сил взять, чтоб воров ловить! А своди-ка ты нас сначала в ресторанчик перекусить! А как подзакусим, так за твоё дело и возьмёмся». Ну пошли, напротив как раз есть заведение, «Пять золотых звёзд» называется. Там как раз телятинка готовится в начищенном котле, ветерком аромат доносит. Просто так есть не годится, надо бы дюжину кружек бочкового пивка заказать, верно? И как возьмутся за пиво, а каждая кружка по восемь юаней восемь цзяо восемь фэней, — и понеслось: «Ещё давай, давай, давай, давай!» А чего давай-то? Это уже сходи с ума давай! Все эти сборы за регистрацию дела, сборы за дознавание, сборы на пособия, командировочные, сборы за работу в ночную смену — всё тебе оплачивать. Тут и грохнешься перед ними на колени: «Не нужна мне эта корова, ладно?» — «Нет, эдак не пойдёт! Это же лучший полицейский участок! Мы что здесь, ерундой занимаемся? Не хочешь заявлять — не надо, только денежки вот заплати: сбор за отказ от иска — тысяча юаней!» Так-то вот, о корове уже и речи нет, жену с детьми потеряешь — и то никаких исков не подавай. Нынче вся эта полиция и иже с ними… Как только речь о них заходит, у простых людей волосы дыбом встают!
В голове у Цзиньтуна спутались в один клубок сплетни последних дней и дела давно минувшего времени. Увидев безносых скотокрадов, он хотел потихоньку улизнуть. Не думал, что его снова потянет на все эти размышления. Но тут один из безносых махнул у него перед носом тесаком и прогундосил:
— Ты чего здесь выглядываешь?
— Слепенький я, господин хороший, — запричитал Цзиньтун. — Ничего не вижу, ничего…
— Вали отсюда, голь перекатная, — сплюнул скотокрад.
Цзиньтун поспешно устремился прочь. В тёмные переулки теперь страшно и сунуться. «Силы небесные, наткнёшься опять на свору свирепых псов, и избавления в виде телёнка, скорее всего, больше не будет. Давай-ка дуй по освещённым местам. Там, где много народу, можно какою ни на есть тряпья найти, чтоб прикрыться. Если уж действительно будет некуда деться, вернусь к матушке. Будем вместе утиль собирать. А с Лао Цзинь и Гэн Ляньлянь, можно считать, пожил в достатке, так что и в сорок с небольшим помереть не обидно».
На главной площади города — море света. В центре — кинотеатр, по обеим сторонам — музей и библиотека. Высокие ступеньки, в ночное небо тянутся голубые стеклянные стены, кругом большие фонари. Силы небесные, ведь никто здесь шить не шьёт, зачем столько фонарей горит! Это сколько электричества расходуется! При входе в кинотеатр — огромный плакат. Толстая женская ляжка оттенена полупрозрачным ципао. [221] Дуло пистолета толще руки, из него вырывается пламя. Сочатся и сверкают капли крови. Женская плоть, вываленные груди больше баскетбольного мяча, ресницы крепче и толще, чем щетина обувной щётки. По этой площади он нередко проезжал в машине Гэн Ляньлянь, но как-то не замечал, что она такая большая. Теперь, этой промозглой весенней ночью, тащась в одиночестве по её восьмиугольным бетонным плиткам, до смерти напуганный принц Шангуань в полной мере ощутил её широту и безбрежность. Ноги болели невыносимо. На ступнях уже с десяток кровавых пузырей размером с виноградину. Некоторые лопнули, и из них сочилась прозрачная жидкость. Они-то и болели больше всего. Увидев несколько кучек, наложенных животными, он в ужасе отпрянул, решив, что это оставили собаки. Вот до чего дошёл: стоит увидеть собаку, и сердце в пятки уходит. На плитках кто-то нарисовал цветными мелками женское лицо, которое показалось знакомым. Но чем дольше он смотрел, тем более чужими казались его черты. Налетевший порыв ветра принёс несколько белых пластиковых мешков — они катились по площади, переворачиваясь. Несмотря на боль в ногах, он устремился за ними и схватил один, потом погнался за другим. Так и перебежал всю площадь, оставляя кровавые следы. Пакет повис на падубе у дороги. Цзиньтун уселся прямо на мостовую, хотя холод резал как ножом. Обернул пакетом ногу и вдруг заметил, что этих пакетов на ветках превеликое множество. Страшно довольный, стал снимать их один за другим и оборачивать ноги, пока они не стали похожи на медвежьи лапы. Потом встал и прошёлся. Ступать было мягко и удобно, боль утихла, даже сердце радостно забилось. Шорох от пакетов разносился далеко вокруг.
221
Ципао — также чунсам, облегающее платье с высоким воротничком, правым запахом и высокими разрезами на бёдрах.