Большая игра
Шрифт:
Был как раз час обеда, четверть второго. Сквозь городской шум долетали веселые голоса ребят, уже заполнивших школу, и Здравка шла знакомой дорогой через мостик. Сколько раз она ходила по ней, но сейчас все казалось совсем новым: и река в каменных берегах, и шелковистое мягкое осеннее небо, и здания вокруг, и то, что ждало ее сегодня в школе.
— Ты что, совсем не боишься? — спросила она Паскала, когда мальчики припустили бегом и обогнали их.
— Только дураки не боятся опасности! — ответил Па-скал.
«А вдруг тебя бы задавили? — хотелось сказать Здравке. — А если бы машины
«Не посмели бы, они меня видели издалека», — так же молча ответил мальчик.
— А мы с тобой сидим за одной партой, — громко засмеялась Здравка.
— Я нарисовал этот знак ради тебя. Чтобы ты могла спокойно перейти через дорогу.
— Ради меня?
— Ради тебя.
— Только ради меня?
— Только ради тебя.
— Но и другие перешли.
— Конечно, — великодушно согласился Паскал. — Именно так рождаются великие дела. Когда хочешь что-то сделать для одного-единственного человека.
— Ну да? — Здравка вдруг покраснела. — Какой ты странный! И имя у тебя… («Интересно, что скажет на это бабушка?» — подумала она.) Но ты смелый, — продолжала девочка, — смелый, бесстрашный и…
— И?
— И все.
— Я страшный! А не бесстрашный! И вовсе даже не смелый! Смотри!
Паскал скосил глаза, уставился на кончик носа, и его острое личико сразу стало смешным и некрасивым.
— Не надо! — остановила его Здравка. — Не делай так, прошу тебя.
Они подошли к школьному забору, еще немного — и войдут во двор, над которым уже разносилась протяжная трель первого звонка.
«А то мне будет неприятно сидеть рядом с тобой за одной партой, — хотелось сказать Здравке. — А я хочу сидеть с тобой!»
Но она промолчала. Толковая девочка, как сказала бы ее бабушка, никогда не признается в таких вещах даже самой себе.
Здравка решила, что они с Паскалом спрячут знак под партой. И всё! Если только Досё не наябедничает учительнице Геринской, хотя, впрочем, разве они сделали что-нибудь плохое? Теперь весь класс будет им завидовать: здорово они придумали, как переходить проспект! Даже Крум и его приятели лопнут от зависти!
Ох уж эти девчонки, эти девчонки!
Еще вчера играли вместе с мальчиками, хоть те и были заняты порой своими мальчишескими проказами. Девочки тогда, засунув кукол в картонные коробки, прыгали через веревочку, катались на роликовых коньках или на велосипедах и вдруг…
Стоп! Большой стоп! Такой же, как нарисовал Паскал, чтобы остановить движение на проспекте.
Ветка и Венета, восьмой и девятый номера… Неужели и они когда-нибудь вдруг отделятся от общей компании, отлетят от общей стайки — и словно тысячи километров лягут между девочками и их вчерашними товарищами?
Правда, Лина гораздо старше, ровно на три года старше Андро и Крума, но почему только теперь Крум задумался об этом?
Неужели три года имеют такое значение? Лину просто невозможно узнать.
А может, ему это только кажется?
Или они с Линой сейчас как раз в том возрасте, когда разница в один год равняется пяти?
Между обедом и ужином Андро всегда норовил перекусить, и его любимая еда в это время — толстый кусок хлеба с маслом
Сто раз, тысячу раз Крум видел, как Андро перекусывает, радовался неуемному аппетиту друга, потому что, как говорит Андро, если играешь на духовом инструменте, нужно здоровье, легкие должны быть как кузнечные мехи.
И вдруг Крум стал замечать: а ведь после обеда сестра Андро Лина не стала бывать дома! Несколько месяцев назад это не произвело бы на него ни малейшего впечатления. Дома она, в школе — какая разница? Но вот Андро проглатывает последний кусок, старательно вытирает губы, берет в рот мундштук тромбона. Расхаживая по комнате, сжимает и разжимает свои гибкие длинные пальцы. Останавливается, слегка расставив ноги. И вместе с первыми, легкими, как дыхание, звуками музыки Крум вдруг ощущает: Лины нет рядом, ушло в прошлое время, когда они играли все вместе. И по вечерам вместо Лины из школы приходит совсем другая, незнакомая и далекая девочка.
Светлоглазая, как Андро, с поднятыми уголками миндалевидных глаз и с черными как смоль волосами, Лина казалась еще тоньше и выше в своей темно-синей школьной форме. Она уходила из дома в обед, возвращалась к вечеру и на их перекрестке почти не появлялась. Свою черную кожаную сумку она носила не в одной руке, а держала сразу обеими, как будто ей тяжело, и Крум знал: сумка набита учебниками, тетрадками, книгами и всякими девчачьими штучками, она и вправду тяжелая.
Кончились летние каникулы, когда семиклассники то целые дни проводили вместе, то расставались на две, три, четыре недели. Теперь они снова ходят в школу и все идет по заведенному порядку. Крум учился в первую смену. Придя домой, он обедал и сразу же после того, как Здравка отправлялась в школу, садился за уроки. Пока задавали немного, и, если сейчас не запускать, потом, осенью, когда заданий на дом прибавится, будет легче с ними управляться. Крум занимался старательно, вникал в прошлогодний материал, листал новые учебники, вчитываясь в то, что предстояло изучать. Многое казалось ему интересным, манило, он погружался в неповторимое, ни с чем не сравнимое состояние, когда ты еще не настолько взрослый, чтобы на тебя легли неотложные заботы и обязанности, но и не настолько мал, чтобы не чувствовать, как растешь с каждым днем, с каждым новым уроком, и не испытывать приятного волнения от того, что открывается мир…
— Крум, сынок, ты разве не пойдешь гулять?
Бабушка стояла в дверях комнаты, выходящей окнами во двор, и ласково смотрела на него.
Городской шум оставался где-то наверху, а во дворе, за фасадами домов, было тихо и уютно. Слева на оконных стеклах алеет долгий осенний закат, и вместе со светом уходящего дня что-то теплое, знакомое проникает в тесное пространство между домами, и кажется, что дома приближаются друг к другу в предвечернем покое.
Бабушка что-то спросила?