Большая книга тёмных сказок Руси
Шрифт:
– Ну вот, Марусенька, будет у нас теперь дома молочко!
Поплелась за ним козочка, а сама хитро улыбалась, и из глаз её выскакивала дьявольская искра.
Привёл Бедовичок козу к своей хатке, вбил колышек в землю, привязал к нему Марусю, принес ведро и давай её доить. Надоил ведерко, попил молочка, а когда пил, светилось оно синим волшебным сиянием.
И тут у Мужичка-бедовичка в башке перемкнуло что-то. Поскакал он в буйный лес, надрал с берёзок бересты, затем на рынок – купить писарских чернил, да у гуся выдрать большое перо. И домой! Уселся описывать свои лживые подвиги: хихикает,
Бог на небе, глядя на то, рассердился. Попытался он остановить Бедовика, но не смог. И придумал другую безделку: остановил в Малом Китеже время, то бишь всех малокитежцев наказал. За что? Да за всё!
С той поры он так и жили: люди рождались, умирали… Но всё что ни происходило, то происходило всё в один и тот же год 6759. Лишь один Мужичок-бедовичок не умирал, просто старел потихоньку. Видимо, Белая баба-смерть нос от него воротила. Может, к богатырям не хотела подпускать, а может, ещё по какой причине. Вот и остался на всю округу один сказитель – наш Старичок-бедовичок. И люди ему верили, верили. А что ещё им, людям, оставалось делать?
Баю-бай, Егорка,
неплохая долька
и тебя поджидает:
вишь, коза моргает.
У одной злющей ведьмы по имени Потвора, которая в лесной избушке живет, да всякой разной ворожбой промышляет, народилось дитятко обычно. И до того это дитятко обыкновенно было, что хоть в рожу ему плюй – мимо пройдёт и не почешется: и ни проклятий из уст его не всполохнётся, ни ругани какой не выкатится. Милый такой мальчонка! Макаркой его кликали. Диво дивное да и только. Играет себе с деревенскими ребятишками в лапту и в салки, да гогочет как жеребец на все уколы да поддевки по свою душу:
– Ну ведьмин я сын, так что с того?
А ничего. Деревенским и ответить на такую простоту нечего. Тем более, что слух про его мамку в миру ходил:
– Поцеловал нечистую бабу ангел светлый, вот от него то она и зачала Макарку.
– А по каким таким причинам дух божий смердов целует?
– Дык нам неведомы пути его.
– И то верно, не нам об том судить, рядить и кумекать.
Посудачив, расходилось старичьё по своим домам спать да молодёжь учить:
– По краю пропасти не ходите, а с мудрым человеком не спорьте.
Макарка тоже домой бежал в свою избушку на краю леса, да у мамки всё выпытывал:
– Расскажи ты мне, матушка, кто мой милый батюшка!
А ведьма Потвора не могла рассказать сыну о том, кто его всамделишный отец. Потому как отец его был обычный мирянин, не дюже холостой, а и очень даже женатый мельник из той мельницы, что на краю другого леса находится. И пришлось Потворе ту же самую легенду Макарке брехать, которая по всем соседним сёлам гуляет:
– Брела я как-то раз по полю чистому, искала траву для зелья горького, да всё никак найти не могла. Ведь поле то чистое оказалось, а мне нечистое надобно. Вот шлялась я, шлялась я по тому полю, да всё пустая корзинка у меня. Уж решила, что порожней до дома и вернусь. Вот, думаю, чёрт завёл!
Не ходи гулять во поле чистое,
унесёт тебя речка быстрая,
речка быстрая рукотворная,
река времени она. А баба вздорная,
наглотается и не выплывет,
унесёт её судьба и выкинет,
и ни в рай, ни в ад, а в средний мир,
где дед сидит, а у деда пир,
он ест и пьет да всё косточки,
а подавится, так тросточкой
взмахнет, и войной идут все народы,
друг на дружку ведь идут. Вот уроды.
Не успела я очи свои черные на птицу дивную отворотить, как она уже в брюхе моём сидит, курлычет. А как посидела, так и вылетела наружу, и прочь полетела – только я её и видела! Вот поднялась я с сырой земли и ужо не порожняя домой пошла, а брюхатая. Вскоре и ты родился. А как на ноженьки встал, так отцу своему летучему в пояс и кланялся.
– Не, не помню я такого! – мотал головой Макарка. – А что ангел в твоем брюхе делал?
– Да бог его знает, только с той поры я понесла.
– Что понесла? – переспрашивает отрок.
– Тебя понесла! Дурья твоя башка, – сердилась ведьма и укладывала Макарку спать на лавку.
А сама лезла на тёплую печку и пела оттуда всегда одну и ту же колыбельную песню, самой себе видимо и пела:
Как и в небе, и в земли,
живут хвори-баюны.
Спи детинка, засыпай,
отца, матку поминай
добрым словом, а дурным
мы всех прочих просвербим.
И сколько бы злющая ведьма ни приучала Макарку злыми делами себе на хлеб-соль зарабатывать, никак малец не хотел сию науку постигать. Как ни ругала его Потвора, как ни секла розгами, ни в какую её родная кровь не хотела пакостями заниматься. А как парубок в совершеннолетие вошел, так и прогнала она его со двора:
– Иди, ищи себе кров и стол, а я такого дурня кормить никак не могу!
И на смурном её лице, застряла нежеланная слеза, а застряв, прожгла кожу насквозь. И на том месте выросла еще одна безобразная бородавка. Много таких бородавок было на её лице, вислых грудях и не по возрасту дряблых руках.
Склонил Макар буйную голову – делать нечего, надо уходить из отчего дома. А с другой стороны, да и какой же это дом? Весь провонялся сорной травой, мутными вонючими взварами, сухими лягушачьими лапами да потным русским духом, в неровен час стучащим за очередной мерой проклятий на соседку или присыхом для невесты или жениха.
Плюнул молодой детинушка на гнилую продажную лавку своей матушки да и вышел вон. А куда пешему податься? И там его не ждали и тут не рады. Хлеба-соли не дают, ворота перед носом затворяют, носы ворочают, дразнятся и пальцы в фиги складывают. Это ведь совсем разные вещи: сыто дитятко, родной матушкой обласканное, по головку погладить или рубль подать лбу здоровому на утробушку его ненасытную.
– Ну что ж, коли так, – решил Макар. – То и я дразнится на вас буду. Видимо, судьба моя такова.