Большая книга ужасов 2013 (сборник)
Шрифт:
– Почему же ты раньше не сказала?
– Я присматривала за тобой, – ответила девочка, – думала…
– Не понимаю…
Я действительно не понимала. Передо мной стоял ребенок пяти лет под мощной защитой жутких страшилищ и утверждал, что он тоже пограничник. Не верить ей я не могла, но и поверить трудно. Закралась мыслишка: а что, если это очередная ловушка? Мои враги гораздо хитрее и изощреннее, чем я о них думала сначала.
– Я хотела увидеть твое истинное лицо, – в очередной раз ошарашила меня девочка.
– Я что, пряталась? – Мое удивление росло
– Нет, – спокойно ответила девочка, – ты не пряталась, ты носила маски. И всякий раз меняла их.
– Маски? – Может, мы с ней не понимаем друг друга? Все-таки она ребенок, а я пытаюсь говорить с ней, как со взрослой. Я присела на корточки и заглянула ей в глаза:
– Ты мне не верила?
– Я сомневалась, – серьезно ответила девочка, – мне трудно бывает разобраться.
– А теперь?
– Теперь верю.
– Почему? – допытывалась я.
– Ты сохранила дом. Те, другие, они только разрушают.
Она стояла – маленькая алая капля на изумрудно-зеленой траве. Топорщил иглы дикобраз, скалился волкокрыс, бесстрастно ждал гном. Как же нелепо они выглядели на этом сочном лугу, под бирюзово-синим небом. Совсем как в моих детских снах.
– Как же ты со всем этим справляешься? – сочувственно спросила я.
– Мне помогают. – Она протянула руку и погладила дикобраза по жесткому пучку шерсти на макушке.
Тот припал к земле, казалось, еще сильнее раздулся, панцирные пластины на его спине сомкнулись, скрыв под собой иглы, и появилось некое подобие седла, или, скорее, кресла. Волкокрыс подхватил девочку передними лапами и осторожно усадил ее. Следом взобрался гном.
– Ты со мной? – спросила девочка.
– С тобой, – не раздумывая ответила я. И почти мгновенно, подсаженная волкокрысом, оказалась рядом.
Дикобраз под нами раздулся, зеленая трава ухнула вниз, я ощутила толчок, и мы понеслись куда-то сквозь хаос, время, осколки. Я видела сверкающие искры сгоревших секунд, другую сторону вещей, темные закоулки бытия, мы ныряли в излившиеся тучи и высохшие водопады. Прошлое спаялось с будущим и настоящим, закручивались немыслимые спирали потерянного и забытого, лабиринтами расходились неиспользованные возможности и шансы… Лица, голоса, смех, обрывки, фрагменты, незавершенность, неоконченность… Как описать то, что описать невозможно? То ли и слов таких не выдумали, то ли я их не знаю.
Я услышала звуки похоронного марша, а потом увидела и одинокую трубу, издающую низкий тягучий тоскливый звук. Хотелось зажать уши и спрятать голову в коленях.
Труба приблизилась, и мы нырнули прямо в нее. Волкокрыс улетел вперед, размахивая ушами, как крыльями.
Труба поперхнулась, зашлась хриплым кашлем, куда-то в темноту прыгнул гном. Девочка взобралась с ногами на сиденье и стояла, вытянувшись в струнку, руки прижаты к бокам, лицо застывшее.
Я поднялась и резко выбросила вперед ладони. Знакомое покалывание в предплечьях, пустота внутри, собирающаяся в тугой сгусток. Выброс!
Труба лопнула, разлетелась, черные кляксы с пронзительным визгом ошметками рассыпались в стороны.
Я увидела голую равнину и пустое шоссе до горизонта, которого не было. На шоссе стоял человек, растерянный, одинокий, испуганный. Рядом на дороге валялся опрокинутый ящик, обитый красным, жалкие венки из искусственных цветов, увитые лентами с надписями «от любящих родителей», «от скорбящих родственников». Подголовник, набитый соломой, белое покрывало…
– Иди, – сказала девочка.
Дикобраз завис над дорогой, я мягко спрыгнула на шероховатый асфальт.
– Мы еще увидимся? – крикнула девочке.
– Конечно, – отозвалась она, уже пропав из виду: только голос прозвучал в ушах.
Я подошла к человеку. Не старый еще, но уже грузный, лицо багровое, влажное от пота, налитые кровью глаза. Он был в шлепанцах и спортивных штанах, вытянутых на коленях. Несвежая футболка довершала наряд.
– Где я? Где? – бормотал он, озираясь безумными глазами.
– На границе, – сказала я. – Если не хочешь остаться тут навечно, иди за мной.
О, с этим было гораздо труднее, чем с Ваней! Он то брел, опустив голову, бормоча себе под нос ругательства, то останавливался и, подняв голову вверх, грозил кому-то кулаками, то ложился и затихал, отказываясь подниматься.
Раздражал он меня ужасно. Но я терпела. Дорога казалась бесконечной. Мой подопечный норовил свернуть с шоссе на неприметные тропинки, бормотал о ремонте и объезде. Ему все-таки удалось заморочить мне голову. Мы сбились с пути.
Шоссе сменилось ухабистым проселком, петлявшим в пыльном бурьяне. Мы вышли к просевшему дому с облупившейся штукатуркой. Покойник обрадовался и заявил, что будет здесь жить.
Я не успела ничего сделать, как оказалась внутри дома, и тяжелая дверь захлопнулась, отрезая пути к отступлению.
Я узнала эти комнаты – и домотканую дорожку, и неприбранные кровати, и плотно занавешенные окна.
Низкий потолок давил прямо на плечи. Покойник бродил по комнатам, раскрывал шкафы и буфеты, урчал утробно, радуясь початым бутылкам с водкой, каким-то жалким объедкам, огрызкам и кускам несвежего хлеба.
– Поччуть, поччуть, – вскрикивал умерший. Он извлек из буфета щербатую чашку и налил в нее водки, выпил жадно, дергая кадыком, крякнул, заглянул в чашку, замер, прислушиваясь к себе. И сразу же разразился проклятиями.
В доме появилась тусклая женщина, равнодушная, отрешенная, она тоже бродила из комнаты в комнату, перебирала что-то на столе, подходила к кроватям, видимо, с целью прибрать их, но у нее опускались руки, и, махнув разочарованно, она отступала.
Я следила за ними и одновременно поглядывала на окна. Стоило только покойнику приблизиться к одному из них, как занавеска набухала черным пузырем, тянулась, причмокивала.
– Эх, заживем! – радовался он. – Вот теперь-то заживем!
Он почему-то считал этот дом своим, не понимая, что заперт в ловушке и ловушка готова сожрать все, что от него осталось. Более того, она сожрет и эту бесцветную женщину, и даже меня, если получится…