Большая книга ужасов - 6
Шрифт:
Ну, третий брат пожал плечами, не испугался, думает, по солнцу сориентируюсь, глядь в небо, а солнца–то и не видно. Нет солнца, облака низкие клубятся. И других примет тоже нет, по которым можно выбраться. Ну, он не расстроился, потопаю, думает, а там видно будет. И потопал. Идет–идет, а лес никак не меняется, все такой же. Долго брел, а потом бах, на тропинку выскочил. Даже не на тропинку, а на какую–то звериную тропу — сколько этот чувак на эту тропинку ни смотрел, каких–то следов найти не мог. Людских следов в смысле. Одни звериные. Ну, он подумал–подумал и решил
Потом глядит — возле тропы на пеньке сидит старушка. Так, обычная старушка, ничего вроде особенного. Сидит себе, а рядом корзина стоит с земляникой. Причем земляника такая крупная, такая сочная, так пахнет здорово, что этому третьему брату жутко захотелось ее попробовать. «Дай, — говорит, — бабушка, мне землянички».
А старуха ему и отвечает: «Нельзя тебе, сынок, этой землянички, не та эта земляничка, которую есть можно. Ты посторожи ее немножко, а я отойду, мне на озеро надо сходить».
И старуха ушла. А парень остался сторожить. Сторожил–сторожил, не выдержал — потянулся к землянике, хотел попробовать, да не стал все–таки. То ли голос ему внутренний подсказал, то ли еще что, но он как будто услышал: «Не бери эту землянику, не бери!» Перетерпел парень, ягод не тронул. Тут и старуха эта, откуда ни возьмись, появилась. Говорит: «Молодец, что не взял землянику. Твой отец взял. И братья взяли».
Старуха расхохоталась, и этот чувак увидел, что все зубы у нее очень белые и очень молодые.
«Они взяли мою землянику, — сказала старуха, — и у них пропала память. Они ничего не помнят: ни себя, ни дороги домой. Поэтому будут они вечно ходить по лесу, и никто не сможет им помочь. А тебе за то, что ты не взял чужого, я подарок сделаю». И дает ему патрон для ружья. Только патрон этот не простой, а патрон с осиновой пулей.
«Если тебя когда–нибудь кто–нибудь очень сильно обидит, — старуха парню говорит, — ты потихоньку выстрели в него этим патроном. А теперь уходи, а то скоро по этой тропке пойдут». «Кто пойдет?» — удивился чувак. «Пойдут, знаю, — уверенно ответила старуха, — а кто пойдет, тебе лучше не видеть. Шагай справа от тропинки, скоро дома будешь».
Чувак глядит, а у бабки этой из–под юбки копыто выглядывает. Ну, тогда он все и понял. Взял парень этот патрон и пошел. Шел–шел, вышел в конце концов к своей деревне. И стал жить…
— А что же с братьями стало? — перебила меня Тоска. — Так и не вернулись?
— Не, — сказал я. — Пропали совсем. Лес — странная штука, ну, да ты ведь знаешь… Хотя потом, один раз, уже несколько лет прошло, третий брат их увидел. Ночью. Они стояли возле окна и скребли по стеклу пальцами. Но он их не пустил — понял, что они мертвые были. А сам он очень долго прожил. А потом сосед у него улей украл. Этот чувак разозлился очень, просто рассвирепел. Схватил патрон с осиновой пулей, зарядил ружье, подкараулил соседа и нажал на курок. Выстрела не последовало. То ли порох отсырел, то ли капсюль, то ли еще что. Но выстрела не было. Этот чувак в ярости разломал ружье и убежал, а на следующий день укравший улей сосед свалился в колодец и утонул. А потом и сам третий брат исчез. Не прошло и месяца, как он пошел в лес на охоту и больше никогда не возвращался.
Тоска выключила диктофон.
— А почему осиновая пуля? — спросила она. — При чем тут осина?
— Фольклор надо изучать, — сказал я. — Кругозор развивать, это полезно. Видишь ли, Тоска, у многих народов осина — дурное, черное дерево. Ничего из осины нельзя делать: ни дом рубить, ни печь топить. А если на кого–то хотели порчу навести, ему подмешивали толченую осиновую кору–пищу. Так что почему осиновая пуля, это понятно.
— Грустная история, — вздохнула Тоска.
— Нормальная, — сказал я. — К тому же все могло быть гораздо хуже, гораздо грустнее. Жизнь вообще печальна.
После чего я закончил со своим бутербродом, вытер руки о салфетку, а салфетку нагло бросил на пол.
— Чистота тут ни к чему, — сказал я. — Да и вообще, нам пора. Обед закончен, пора взять развитие событий в свои руки.
Мы стояли перед дверью комнаты, в которой когда–то жил и работал художник Паровозов.
— Ну? — спросила Тоска. — Будем заходить? Или в балду перекинемся…
— Будем.
Я шагнул к двери с ушастым художником Паровозовым, толкнул. Дверь была заперта. Тогда я вытащил из угла кресло. Старомодное такое кресло, тяжелое, с большими завитушками.
— Отдохнуть собрался? — спросила Тоска.
— Не…
Я поднял кресло, размахнулся и жахнул им по двери. Дверь раскололась. Я зажег фонарь и вошел в комнату Паровозова.
Тут было темно и пахло красками. Но не свежими, а давнишними. И шкурой какой–то еще пахло, причем так сильно, что мне сразу захотелось чихнуть. Я посветил фонариком, нашел шторы, отдернул.
Комната Паровозова была пуста. Ни картин, ни какой–то мебели. Несколько колченогих табуреток — и все. На стене огромная, от пола до потолка, карта мира.
— И где же альбом? — разочарованно спросила Тоска.
— Нету, — сказал я. — Нет альбома, утащил кто–то. До нас кто–то тут уже поработал. Я тебя сразу предупреждал, что мы ничего не найдем, такие вещицы долго не залеживаются на белом месте.
— Блин! — Тоска в ярости пнула стену. — Блин!
— Не переживай, — сказал я. — Повезло кому–то другому, на наш век еще хватит, первый блин всегда комом, еще двадцать пять пословиц и поговорок на тему, что не фиг расстраиваться…
Тоска пнула стену еще раз и успокоилась.
— Пойдем за Пашкой, — сказала она. — Надо его все–таки разыскать…
— Я бы его бросил, но из уважения к тебе я им займусь. Только сейчас вот картину сниму, тьфу ты, эту, карту. Таких карт сейчас не найдешь, только по Интернету можно заказать, а там она почти две тысячи стоит.
Я подошел к стене и стал снимать карту. Карта была хорошо закреплена, снималась плохо. Я разозлился, дернул, карта разорвалась по Латинской Америке. Под картой неровными черными буквами было написано: «УХОДИТЕ»