Большая охота на акул
Шрифт:
Поэтому, если ищешь в этих краях развлечений, едешь в Ренфро-вэлли, и пораньше. В студии тепло и музыка не менее реальна, чем люди, которые ее играют.
– Ну, а теперь, для всех ребят там, в радиомире, хочу сказать, к нам тут одна девчонка приехала. Малышка Бренда Уоллен из Винчестера, полагаю…
И малышка Бренда поет: «Крааасииивая ложь, крааасии-ивая ложь… Сердце разобьет… В прекрасном обличье…»
Потом квартет братьев Хиббард, худые лица горцев и толстенные запястья, торчащие из габардиновых рукавов: «Ох, как повеселимся на небесах…»
Шепоток одобрения в аудитории. В задней части
* * *
Несколько одобрительных криков из толпы, краткий риф на скрипочке от мужика возле пианино, потом кто-то поднимает руку, прося тишины. Время рекламы.
– Вот эта будет длинная,- говорит ведущий, глядя в желтый сценарий. – Поэтому давайте дадим ее всю разом и отвяжемся.
Смешки из зала. Все ухмыляются, когда ведущий очень серьезно зачитывает рекламу в микрофон, который донесет ее звук один Господь Всемогущий знает куда.
* * *
Закончив, ведущий с облегчением вздыхает – тоже в микрофон. Всеобщий смех, и шоу идет своим чередом. Тем временем «Greenbriar boys» настраивают инструменты у «Герды»: через несколько часов там выстоится длинная чопорная очередь, жадная до последней сенсации кантри.
В графстве Рок-Кастл половина десятого и «старый кентуккийский амбарный пляс» закончен до следующей недели. Лишь несколько человек остается в студии. Один – Джон Лэйр, уроженец здешних мест и в прошлом диск-жокей, который вернулся из Чикаго, чтобы принести известность Ренфро-вэлли. Здесь начинал Ред Фоули. И «Coon Creek sisters» – они родом из деревушки в холмах под названием Крепче-защепи-их-Холлер.
* * *
Выражение «пырейная музыка» Лэйра искренне озадачивает. Он считает, тут какая-то ошибка.
– Это ж старая добрая музыка гор, – утверждает он. – Та самая, которую играют больше ста лет. – Усмехаясь, он качает головой. – Только попробуй обозвать ее «пырейной музычкой» в Лексингтоне, такая драка будет!
Лэйр прощается и уходит домой. Стоянка снаружи почти пуста. У приезжего лишь два варианта: ехать в Лексингтон перекусить и, возможно, подраться либо спешить в ближайший мотель.
* * *
В нескольких милях по шоссе – городок под названием Николасвиль, где владельцы мотелей после того, что считают приличным часом, даже к двери не подходят. Когда я остановил прохожего и спросил почему, он сказал, что он шеф полиции и предложил сдать мне койку в своем доме.
Я вернулся к мотелю, прошел в контору, зажег свет и, сняв с крючка ключ, сам нашел номер. На следующее утро понадобилось двадцать минут, чтобы найти, кому заплатить, а тогда мне сказали, что в будущем мне тут будут не рады, потому что машина у меня с луисвилльскими номерами. Тут городских мальчиков не любят, особенно когда те шляются по ночам.
Если, проезжая через Кентукки, планируете заночевать, вселяйтесь в номер пораньше. А если перед сном хотите пунша, помните, что в восьмидесяти шести из ста двадцати графств местные не пьют ни капли – пока не заведете себе друзей. Забегаловки с алкоголем редки, и от одной до другой далеко, и непредусмотрительный обычно ложится спать трезвым.
Утра зимой хмурые. Просыпаясь, почти всегда видишь серое небо и добрый сельский завтрак: жареные сосиски или бекон, яичница,
Куда бы ты ни направлялся – на север, через сердце «Пырейного штата», на запад, через Луисвилль, на восток в горы или на юг к Теннеси, – чтобы попасть на место, долго едешь по холодному голому краю.
На узких шоссе не разгонишься, полно времени смотреть на белые заборы и размышлять, что такого находят пожевать коровы на замерзших полях. Уйма времени слушать проповеди по радио или одинокие выстрелы из обреза где-то в стороне от дороги.
В «Пырейном штате» некуда торопиться, особенно зимой, когда деревья голые, сараи побелели от инея, а большинство местных сидят у печек.
Chicago Tribune, 18 февраля, 1962
ЗАПЛУТАВШИЙ АМЕРИКАНЕЦ В ЛОГОВЕ КОНТРАБАНДИСТОВ
В Пуэрто-Эстрелла, Колубмия, кроме разговоров, заняться нечем. Но трудно понять, о чем именно разговаривают жители деревни, потому что говорят они на собственном языке – он называется гуахиро, немного похож на арабский, что не слишком хорошо на слух белого человека.
Обычно они говорят про контрабанду, потому что эта крохотная деревня с хижинами под тростниковыми крышами и общим населением в сто южноамериканских индейцев, крайне важный порт, но не для людей, а таких товаров, как виски, табак и драгоценности. Попасть сюда лицензированным судном невозможно, потому что тут нет иммиграционных чиновников и таможни тоже нет. По сути, здесь вообще нет закона, и именно поэтому Пуэрто-Эстрелла такой важный порт.
Он расположен на самой северной оконечности узкого и скалистого полуострова Ла Гуахира, на котором нет шоссе, зато много ездят на грузовиках по бездорожью. На грузовиках озят контрабанду на сотни тысяч долларов, предназначенную внутрь материка – в Колумбию и Венесуэлу. Большую ее часть везут из Арубы: переправляют ночью на быстроходных траулерах и выгружают в Пуэрто-Эстрелла для распространения по полуострову на грузовиках.
* * *
Из Арубы меня привез на закате рыболовецкий шлюп. А поскольку гавани тут нет, на берег меня доставили в крошечной лодчонке. На неприступной скале выстроилось все население деревни, мрачно и без особого гостеприимства воззрившись на первого в истории Пуэрто-Эстрелла туриста.
В Арубе индейцев-гуахиро называют «бешеными, психами и алкашами, с утра до ночи пьющими кокосовое виски». Еще в Аруба можно услышать, что мужчины одеты «только в галстуки, завязанные чуть ниже пупка». От такой информации любому станет не по себе, и, карабкаясь по крутой тропинке, сгибаясь под тяжестью багажа, я решил, что при первых же признаках неприятностей начну, как Санта-Клаус, раздавать галстуки (три отличных в огурцы для самых мрачных типов), а потом буду рвать рубашки.
Когда я перевалил за край скалы, несколько детей засмеялись, а старая карга завизжала, мужчины же только смотрели в упор. Вот перед ними белый человек, у которого двенадцать янки-долларов в кармане и больше чем на пятьсот долларов фотокамер на шее, тащит пишмашку, улыбается, потеет, у него нет и тени надежды понять местный язык, поселиться ему негде, – а им как-то придется со мной разбираться.