Большая охота на акул
Шрифт:
Нервозная скука вынужденной отставки Килли беспокоит, но не удивляет. Его песенка была спета еще^до последнего триумфа на Олимпиаде 68-го. Между тренировками в Гренобле он говорил как персонаж из раннего очерка Хемингуэя, равнодушно пожимал плечами, явно понимая, что не за горами конец того единственного, что он умеет: «Скоро с лыжами для меня будет покончено, – сказал как-то он. – Последние десять лет я готовился к тому, чтобы стать чемпионом мира. Я думал лишь о том, как отточить мой стиль, мой контроль, как стать самым лучшим. В прошлом [67-м] году я стал чемпионом мира. Мне дали маленькую медаль, и два дня после был чистый ад. Я обнаружил, что по-прежнему ем, как все остальные, сплю, как все остальные, – я не стал суперменом, в которого, как я надеялся, превратит меня титул. На два дня откровение меня прибило. Поэтому когда мне говорят, как здорово будет
Для Килли Олимпийские игры стали концом пути. Волна будущего накрыла его через несколько часов после спорной победы над австрийцем Карлом Шранцем в Большом слаломе. Внезапно на него набросился верещащий долларовый рой агентов, дельцов и жадных «личных представителей» всех мастей. Настойчивость Марка Мак-Кормака придала вес его завлекательным обещаниям, дескать, для Килли он может сделать то же, что уже сделал для Арнольда Палмера. Жан-Клод выслушал, пожал плечами и на некоторое время скрылся – в Париж, на Ривьеру, домой в Валь д’Изер, – но спустя насколько недель после попыток увильнуть от неизбежного подписал контракт с Мак-Кормаком. Очевидным в этой сделке было только одно: чертова уйма денег – рано или поздно. Помимо этого Килли понятия не имел, во что ввязывается.
* * *
Теперь, он показывал нам, чему научился. Народ с пресс-завтрака расходился, и Лен Роллер предложил спуститься втроем в столовую. Ж.-К. живо и радостно кивнул, а я улыбнулся спокойной улыбкой человека, которого вот-вот спасут со Съезда бибикалок. Мы неспешно спустились, и Роллер нашел угловой столик, а потом извинился, мол, ему надо позвонить. Официантка принесла меню, но Килли от своего отмахнулся, сказав, что ему только сливовый сок. Мне хотелось «huevos rancheros»* с двойным беконом, но ввиду очевидной болезни Ж.-К. я ограничился грейпфрутом и кофе.
*«яичница по-фермерски» – (исп.).
Килли изучал распечатанный на мимеографе последний пресс-релиз, который за неимением писчей бумаги я взял со стола на пресс-конференции, и сейчас ткнул пальцем в вводный абзац.
– Ну, не замечательно ли? – спросил он.
На использованной стороне импровизированной писчей бумаги значилось: «НОВОСТЬ! От „Шевроле мотор дивижн“! ЧИКАГО. – В этом году „Шевроле“ открыл весенний сезон продаж уже первого января, заявил сегодня генеральный директор Джон 3. ДеЛориан. Присутствующим на открытии Чикагского автомобильного шоу журналистам он сказал, что в этом году продажи „Шевроле “ взяли резкий старт, побив рекордные цифры 1965 года. „Мы продали триста пятьдесят две тысячи машин в январе и феврале, – продолжил ДеЛориан. – То есть на двадцать два процента больше, чем в прошлом году. Это дает нам двадцать шесть процентов по отрасли в сравнении с двадцатью тремя процентами прошлого года“».
– Ну не замечательно ли? – повторил Килли.
Я поднял взгляд проверить, не улыбается ли он, но лицо у него было смертельно серьезное, а голос – чистая панацея от всех болезней. Я заказал еще кофе, рассеянно кивая на неуклюжие восхваления Килли и проклиная собственную журналистскую жадность, из-за которой так влип: не выспавшийся, голодный, запертый в подвале под видом столовой с французским коммивояжером.
Но я остался играть по правилам, пожевал грейпфрут и вскоре вышел за Роллером на улицу, где нас подобрала большая неприметная машина – «шевроле» скорее всего. Я спросил, куда мы едем, и кто-то ответил:
– Сначала на Чикагский товарный рынок, где е/о снимут для шоу Купа, потом на Автомобильное шоу на скотоводческом рынке.
Слова повисли в воздухе, их смысл до меня никак не доходил… Шоу Купа – уже хреново, я был на нем однажды и устроил гадкую сцену, назвав Эдлая Стивенсона профессиональным лжецом, тогда как все остальные гости пришли рекламировать памятник Стивенсону. Теперь, почти два года спустя, я не видел толку представляться. В этом году Куп не наседал на спортсменов, все больше шутил. Нашего лыжника затмили рекламирующий «линкольн-меркьюри» Барт Старр и Фрэн Таркентон в блейзере «Доджа». Но и без Килли команда «Шевроле» все-таки щегольнула О. Джей Симпсоном, скромно признав, что в свой первый год в профессиональном футболе он, пожалуй, не порвет на части Национальную футбольную лигу. Разговор вышел скучный, щедро пересыпанный рекламными упоминаниями Автомобильного шоу.
Передышка для Килли возникла, когда Куп – с подачи в утренней Tribune – спросил, а что Килли на самом деле думает по поводу «любительского»
– Я не промахнусь, предположив, что вам заплатили, чтобы на Олимпиаде вы катались на лыжах определенной марки?
– Куда махнетесь? – переспросил Килли.
Куп полез в записи за новым вопросом, на лице Килли читалось облегчение.
Ханжество, заложенное в самой концепции «любительского спорта», всегда возмущало Килли, и сейчас, получив иммунитет отличника, он легко признается, что всю затею считает мошенничеством и сумасбродством. На протяжении своей карьеры во французской лыжной сборной его профессией – рекламы ради – указывали: «таможенный чиновник на государственной службе». Никто этому не верил, даже чиновники «Федерасьон Интернасиональ де Ски», административного совета соревнований мирового класа для лыжников-любителей. Сама идея была нелепой. Кто, в конце концов, поверит, что нынешний чемпион мира по горнолыжному спорту – герой и знаменитость, чье появление в любом аэропорте от Парижа до Токио собирает толпы и телекамеры, – во внесезон живет на мизерную зарплату, трудясь на занюханном таможенном складе в Марселе?
Он говорил с явным смирением, словно его несколько смущали собственные привилегии. Потом, когда часа через два наш разговор свернул на современность, на шикарную реальность его реактивной жизни, он вдруг сболтнул:
– Раньше я о таком мог только мечтать. Когда я был молод, у меня вообще ничего не было, я был бедным. А теперь могу получить все, что захочу!
Жан-Клод (как будто без обид и возмущения) понимал, что его отучают от откровенного, без прикрас стиля дней любительского спорта. Однажды в Вейле он слушал, как спортивный комментатор рассказывал, как замечательно он сейчас прошел дистанцию, а потом, вполне сознавая, что говорит как для прямого эфира, Жан-Клод рассмеялся и сказал, что дистанцию прошел из рук вон скверно, полнейший провал, он ошибся, где только мог. Теперь с помощью своих профессиональных советников он научился быть терпеливым и вежливым – особенно в Америке, особенно с прессой. Во Франции он был лучше защищен, его гораздо легче отличала аудитория, знавшая его, еще когда он не был коммивояжером. Он был в Париже, когда в прошлом апреле Эйвери Брандейдж, 82-летний президент Международного олимпийского комитета, потребовал от него и еще нескольких олимпийских чемпионов вернуть медали. Брандейдж, узколобый пурист старой школы, был шокирован, когда газеты раструбили, мол, многие победители (в том числе и Килли) вообще не знают, что значит слово «любитель». По словам Брандейджа, эти вероломные позеры годами получали деньги от «коммерции» – начиная с производителей снаряжения и заканчивая издателями журналов.
Если память мне не изменяет, незадолго до Олимпиады одна такая сделка просочилась в газеты, и проблему неуклюже разрешили спешным постановлением, мол, ни один победитель не должен упоминать или выставлять на показ свои лыжи (или какое-либо еще снаряжение) вовремя телеинтервью или фотосессий для прессы. До тех пор стандартной практикой для победителя любой крупной гонки было как можно лучше и чаще выставлять марку своих лыж. Это постановление причинило немало головной боли множеству лыжников в Гренобле, но не удовлетворило Эйвери Брандейджа. Его требование вернуть медали напомнило о Джиме Торпе, которого лишили всего завоеванного на Олимпийских играх 1912 года за то, что однажды играл за деньги в полупрофессиональном бейсбольном матче. Торп согласился на это безумие, вернул медали и остаток жизни провел с пятном «позора». Даже сейчас жуткий скандал с Олимпиадой – главная тема биографического очерка о Торпе в новой энциклопедии «Коламбия».
Но когда репортер из Montreal Star спросил Жан-Клода, что он думает о возвращении олимпийских медалей, тот ответил:
– Пусть Брандейдж сам сюда за ними приедет.
Это редкий проблеск «старого Жан-Клода» на публике. Его американский имидж обкорнан и приглажен, чтобы избежать как раз таких вспышек. «Шевроле» платит ему не за то, чтобы он говорил, что думает, но за то, чтобы он продавал машины, – а такого не добьешься, предлагая самодовольным старикам отвалить. Нельзя даже признавать, что французское правительство платило тебе, чтобы ты был лыжником, потому что так делается во Франции и большинстве других стран, и все, родившиеся после 1900 года, назовут это вполне естественным. Но когда продаешь «шевроле» в Америке, надо почитать мифы и умонастроения своего рынка: улыбаться как Горацио Олджер, воздавать должное отцу и матери, которые никогда не утрачивали веры в тебя и даже заложили свои слитки, когда настали тяжелые времена.