Большая охота на акул

Томпсон Хантер С.

Я так и не понял, включал ли он в это «нас» и меня тоже, но знал, что он говорит о многих людях, не только о себе самом и своей жене Беверли. Лайонел воспринимал Западное побережье 60-х, как Малькольм Коули Нью-Йорк после Первой мировой – как «родину насильно выселенных». В собственную орбиту входили Тапанга, Биг Сур, Тихуана, Стрип и время от времени вылазки на север залива. Он писал для Cavalier, Free Press и любого, кто прислал бы ему чек. Когда чеки не поступали, он торговал травой в Нью-Йорке и за квартиру платил ЛСД. Когда возникало что-то, на написание чего требовалось много времени, он срывался на своем «порше», «плимуте» или какой еще машине, какая попадала ему в руки, и клянчил, чтобы Майк Мерфи пустил его пожить у себя в Хот-Спрингс или

в доме его брата Денниса по ту сторону каньона. Деннис с Лайонелом были старые друзья, но Лайонел слишком много знал – и не желал молчать – и не использовал дружбу, лишь бы проникнуть в сценарный бизнес, где Деннис Мерфи быстро шел в гору. Лайонел уже опубликовал два романа и сюжет умел построить гораздо лучше большинства голливудских писак, но всякий раз, когда ему выпадал случай получить крупный контракт, он с треском все проваливал. Время от времени нью-йоркские редакторы достаточно отпускали поводок, чтобы он писал, что хотел, и некоторые такие статьи просто шедевры. Одну такую он сделал для Cavalier про душу Сан-Франциско, и она, вероятно, лучшее, что когда-либо писали об этом чудесном, бесхребетном городе. Позже он написал биографический очерк о Ленни Брюсе (для Free Press), который, если бы я заправлял газетой, перепечатывал бы жирным шрифтом каждый год – как эпитафию всем сущим фрилансерам.

* * *

Лайонел воплощал саму суть фрилансера. В первые десять лет нашего знакомства единственной его постоянной работой была колонка в Monterey Herald, и даже тогда он писал на собственных условиях и на собственные темы, и его – неизбежно – увольняли. Менее чем за год до смерти из-за упрямого невежества по части литературной политики он сорвал выполнение очень и очень денежного заказа от журнала Life, который попросил очерк о Марта Рансохоффе, тогда знаменитом голливудском продюсере, – сразу после раззолоченного успеха блокбастера под названием «Кулик». Лайонел поехал с Рансохоффом в Лондон («каюта первым классом всю дорогу», как он писал мне с лайнера «Юнайтед Стейтс»). Но через два месяца в обществе великого человека он вернулся в Топангу и написал текст, больше всего напоминавший жестокий некролог Менкена по Уильяму Дженнингсу Брайану. Рансохофф был выведен там «надутой жабой» – не совсем то, чего ожидал Life. Очерк, разумеется, зарезали, и Лайонел снова оказался на мели, как, впрочем, последнюю половину своих сорока с чем-то лет. Не знаю точно, сколько ему было, когда он умер, но не многим больше сорока… По словам Беверли, с ним случился микроинсульт, из-за которого его увезли в больницу, а там его прикончил инсульт обширный.

Известие о его смерти меня потрясло, но не слишком удивило, так как я звонил ему за неделю до того и по голосу понял, что он на грани. Скорее, это было жестокое подтверждение морали, принципов которой Лайонел всегда придерживался, но о которой никогда не говорил: тупик одиночества человека, который живет по собственным правилам. Как его отец, баскский анархист в Чикаго, он умер, ничего особенного не совершив. Я даже не знаю, где он похоронен, ну и что с того? Важно, где он жил.

* * *

И что теперь? Пока расцветала «новая волна», Ленни Брюса насмерть затравили копы. За «непотребство». Тридцать тысяч человек (по словам Пола Красснера) сидят по тюрьмам нашей великой демократии из-за марихуаны, и мир, в котором нам приходится жить, контролирует глупый головорез из Техаса. Злобный лжец с самой мерзкой семейкой в христианстве, убогий «оки», который чувствует себя польщенным дешевой снисходительностью какого-нибудь Джорджа Гамильтона, вонючее животное, над которым насмехаются даже в Голливуде.

А Калифорния, «самый прогрессивный штат», выбирает губернатора прямо с картины Джорджа Гроша, политического психа во всех смыслах этого слова, кроме калифорнийской политики, – Ронни Рейгана, «Белую Надежду Запада».

Господи, чего удивляться, что Лайонела хватил удар. Каким кошмаром для него, наверное, было видеть, как искренний мятеж, родившийся из Второй мировой войны, захватили безмозглые

«пустышки» вроде Уорхола… «Взрывающаяся пластмасса неизбежна», Свет, Шум, Люби Бомбу! И смотреть, как безумец Гинзберг отделывается стихами о терпимости и прочей брехней, какая обычно исходит от Ватикана! Керуак прячется у мамаши на Лонг-Айленде или, может, в Санкт-Петербурге. Кеннеди снесли голову, а Никсон восстал из мертвых и распоясался в вакууме власти после безнадежной ахинеи Линдона! И, конечно же, Рейган, новый декан Беркли… Прогресс Идет Семимильными Шагами благодаря, как всегда, «Дженерал Электрик»… со спорадической помощью «Форда», «Дженерал Моторс», «Эй-Ти-Ти», «Локхид» и ФБР Гувера.

* * *

Холодок пробирает. Лайонел был одним из первоначальных анархистско-битниковских свободных внештатников 1950-х, побитым предвестником будущего «потерянного поколения» 60-х Лири. Вторая волна битников, их разудалая каннибалистская вспышка, где лучшим приходила хана по худшим из причин, а худшие множились, питаясь лучшими. Импресарио, аферисты, прилипалы, толкачи – все продавали «новую сцену» журналу Time и ретроградам из «Элкс-клаб». Дрессировщики наживались, а животных либо сажали в тюрьму, либо замучивали насмерть плохими контрактами. Кто делает деньги на «Блюз проект»? «Верв» (подразделение «Метро Голдвин Майер») или пятеро недалеких бедолаг, решившие, что им улыбнулась удача, когда «Верв» предложила записать их альбом? И кто такой, скажите на милость, «Том Уилсон, продюсер», чье имя занимает половину обложки? Как ни крути, он злостный десятипроцентник, который в конце 40-х торговал «армейскими излишками», в 50-х – «подержанными машинами со спецгарантией», в 60-х – отпечатками большого пальца Кеннеди по двадцать девять центов за штуку, а потом сообразил, что по-настоящему большие деньги можно сделать на «потерянном» поколении. Поймай большую волну: фолк-рок, символы травы, длинные волосы и минимум два пятьдесят за вход. Световые шоу! Тим Лири! Уорхол! СЕЙЧАС!

Distant Drummer, т. 1, № 1, ноябрь 1967

ТЕЛЕГРАММА НАЛОЖНЫМ ПЛАТЕЖОМ ОТ БЕШЕНОГО ПСА

Не поэт, к тому же пьян,

прислоняясь к двери столовки

и рассвету,

слыша издевку автомата над лучшим

человеческим звуком.

Хотелось бы риторики,

но способен только орать гнилые истины

Норманну Льюбоффу

надо бы пластиковой вилкой яйца оторвать.

Потом повыл как человек

с мировой тоской,

не зная, что мне здесь надо,

вероятно, официантку согнуть,

как английскую булавку,

впрыснуть безумное семя, пока

не перевяжут мне трубы

или не загонят собаками динго

за то, что не голосовал

вообще.

Внезапно мужик с безумными глазами выбегает

из деревянного сортира,

лицо в пене и размахивает бритвой

как флагом, крича:

«Это Старквезер!» Черт побери,

голос знакомый.

«Мы отомстим сейчас!»

Маккон по пути из Лос-Анджелеса

куда-то, якобы домой,

убивает время, пока не откроются бары,

застрял в Пойнт-Ричмонде, когда они

закрылись вечером накануне,

думает, наконец, он среди друзей

или хотя бы одного.

Мы звоним Льюбоффу из таксофона, но связи нет.

«Его прихлопнул,- говорит Маккон, -

какой-то измученный хрен уже…

Пойдем лучше выпьем».

Но «Таверна морпехов» откроется только

через двадцать, а потому мы читаем

газету

и видим, как почти всех

поимели в лицо

или какое другое отверстие

или дыру, или возможность

по той веской причине или иной,

к тому времени, как Chronicle ушла в печать

вчера до полуночи.

Звоним шеф-редактору,

но коммутатор звонок отрезает.

«Найми адвоката, – я говорю. – Гады

и так зашли чересчур далеко».

Но все автократы в постели,

Наконец, одного находим, обмякшего после оргии и чрезмерного сна.

Уплетает сырные блинцы со сметаной и джином