Большая Охота
Шрифт:
— Стрелкам приготовиться! — выкрикнул я, сжав кулаки.
Теперь торпеды не пройдут мимо ложной цели. Пусть зондируют ботик, они прекрасно знают, как выглядит человек.
Очередная торпеда покинула строй, обогнула ботик сначала по широкой дуге, но, нащупав ультразвуком человеческое тело за пластиковым бортом, начала заворачивать спираль с левой циркуляцией, подошла к цели почти вплотную и рванула, подняв в небо пару тонн океанской воды. Тут же следующая шлюпка пошла с борта. Затем еще и еще. Все погибшие в эту ночь, один за другим, отправлялись в последнее плавание.
— Гравилеты на горизонте! — Оля подбежала к нам и показала рукой на приближающиеся точки.
Нас снова окатило водой — одна из торпед взорвалась слишком близко.
— Надо готовиться к эвакуации! — сказал я дяде
— Осталось всего три ботика, — хмуро сообщил Николай. — И мы сильно потеряли ход.
— Значит, спускайте их скорее, — ответил я. — Три ботика — три торпеды!
Гравилеты уже виднелись не точками, можно было различить четырехлапые угловатые корпуса и фиолетовые факелы ходовых турбин. Я засмотрелся на них, и тут совсем близко взорвалась торпеда. Я как в замедленной съемке увидел движущуюся на нас стену воды, разлетевшийся вдребезги экран сонара и штангу леера, летящую мне прямо в лицо. Я не успел увернуться — мир потемнел, и на какое-то время я перестал существовать.
Очнулся я уже на борту гравилета от громкого женского плача. Голова болела чудовищно, я хотел сжать ее ладонями и наткнулся на широкий эластидовый бинт. Под ним нащупывалась огромная шишка. Турбины надсадно свистели — экипаж гравилета поднял машину на максимальную высоту, чтобы не попасть под огонь биотехнологических ракетных платформ. Транспортный отсек с пассажирами был переполнен. В основном со мной летели женщины и дети, но Оли я нигде не увидел, так же как и своей мамы. Я пытался спрашивать о них, толкался, перелезал через ноги, но все были так заняты собственными проблемами, что до меня никому не было дела.
Отцовских тетрадок я тоже не обнаружил. Я с ужасом понял, что кейс с бесценными записями попросту бросили на погибающей в океане «Принцессе». Было не до него. Когда спасение близко, людям свойственно терять голову. Но больше всего меня волновали не тетради, конечно. Я боялся, что с Ольгой и с мамой случилось нечто ужасное. Оля, как и я, тоже могла потерять сознание, ее могло смыть волной за борт, но самое вероятное, что до нее, как и до кейса, просто никому не оказалось дела. Да и спящую в медицинском отсеке маму могли просто полениться тащить на палубу.
Я не выдержал и разревелся, пытаясь выгнать из себя со слезами весь накопившийся за ночь ужас, все накопившееся отчаяние. Но его было столько, что оно целиком захлестнуло меня.
Часть вторая
Цели и средства
Глава 6
Стычка
Я проснулся, накинул пеструю гавайку на плечи, вынул из-под подушки старенький автоматический пистолет и проверил, сколько после утренней пальбы осталось патронов. Оказалось, всего три штуки, а денег не было совершенно, так что, случись на меня еще одно нападение, останусь практически безоружным. А нападение ночью, да еще на юге Суматры, скорее норма, чем нечто особенное. Нравы тут диковатые, а власть полиции, несмотря на заверения голографических рекламных панно, не простирается дальше ста метров от полицейских участков.
Предыдущая работа, выручку с которой я вчера закончил проедать, была вполне себе ничего. За двадцать один год своей бурной жизни я выучился неплохо стрелять, поэтому за консультации в этом вопросе мог смело рассчитывать на приличное вознаграждение. Да и желающих заплатить обычно хватало. Беда только в том, что хватало и тех, кто хотел получить вознаграждение вместо меня. Точнее даже, тех, кто пытался регулировать любое получение вознаграждений на их территории. Попросту говоря — бандитов. В этом городе за последний месяц мне пришлось уже трижды участвовать в перестрелках с рэкетирами, пытавшимися обобрать меня до нитки. И хотя, пощипав их изрядно, мне удалось выйти сухим из воды, но долго так продолжаться не могло. Опыт подсказывал мне, что город надо менять. И чем скорее, тем лучше, а то недолго и бомбу под дверь получить. Если этих ребят разозлить, они на многое способны. Иначе не были бы теми, кем они являются.
Прислушавшись к тишине за дверью дешевого гостиничного номера, давшего мне приют этой ночью, я решил все же почистить оружие. Оно много раз спасало мне жизнь, и в основном потому, что ни разу еще не отказывало. Я не давал ему возможности отказать. И сейчас не дам.
Когда я прогонял шомполом ствол своего БМФ-400, за окном, со стороны океана, полыхнула в темноте яркая вспышка.
«Мина», — привычно подумал я.
И тут же в подтверждение этой мысли воздух содрогнулся от мощного далекого взрыва. В прибрежных городах к грохоту давно все привыкли, хотя прибрежными их трудно было назвать — мало кто решался селиться и строить ближе, чем в трех километрах от кромки воды. Хотя, если дело касается биотехов, любые предосторожности могут оказаться напрасными. Я, например, уже больше двух недель не мог забыть тот день, когда ракеты, пущенные с донной ракетной платформы, уничтожили город, в котором меня ждал очень важный для меня человек. Теперь и о городе, и о человеке остались только воспоминания. Я приехал на пылающие развалины. И дело, которое мы пытались начать вместе, тоже осталось в воспоминаниях.
Ко дню, когда я аккуратно прочищал ствол пистолета в гостиничном номере, биотехи уничтожили уже многих близких мне людей. Отца, маму, узкоглазого задорного Пака, Олю в розовом платье, чернокожего доктора Ваксу, дядю Эда, дядю Макса и многих других. Особенно сильной была последняя потеря. Не потому, что душевная рана от нее не успела зарубцеваться, а потому, что вместе с гибелью Кочи на неопределенное время отодвинулось воплощение клятвы, данной мною отцу.
Не скажу, что мы с Кочей были большими друзьями, меня многое в нем раздражало, даже слишком темный цвет кожи, если быть до конца честным. Раздражала его болезненная, на мой взгляд, неряшливость, раздражала манера говорить слишком громко и размахивать при этом руками. К тому же он курил. Он не бросил эту привычку даже во время эпидемии, считая, что древние боги его народа спасут его от злых духов, вызывающих болезнь. У него изо рта воняло, как из пепельницы, которую он все время держал на столе и даже носил в кармане. И он постоянно опаздывал, времени для него словно не существовало, невозможно было вдолбить ему важность прибытия в назначенное место в срок. Меня это просто бесило.
Но зато Коча за свою жизнь убил много торпед. Когда он назвал цифру, я не сразу поверил, пришлось уточнять. Хотя чего уточнять? Ведь я искал его именно потому, что о нем по всей округе ходили слухи один неправдоподобнее другого. Коча был профессионалом, наверное, единственным в своем роде — он убивал торпеды не из мести, как я бы хотел, а просто за деньги. Может быть, ради удовольствия, хотя сам он это отрицал. Но когда один раз мне удалось увидеть его на охоте, увидеть огонь страсти в его глазах, я многое о нем понял. Коча был охотником — вот что важно. В нем жили инстинкты хищника, зверя, это по многому в его поведении было заметно. Первобытный народ австралийских аборигенов, сыном которого Коча являлся, только охотой и жил. Поэтому Коча думал совсем иначе, чем мы, цивилизованные люди. Например, он считал, что у каждого зверя есть дух и есть боги, которые помогают зверю. Если богов во внимание не принимать, то зверя, конечно, поймать можно, но это отнимет куда больше времени и сил, чем если договориться с богами. Многие его взгляды вызывали у меня серьезнейшие сомнения, но, с другой стороны, результаты Кочиной деятельности заставляли поверить в самые неправдоподобные вещи.
Коча зарабатывал тем, что давал рыбакам ловить рыбу у берега. Рыба была в цене, и рыбаки охотно делились с Кочей частью выручки. Даже рэкетиры, от которых в здешних краях спасения не было, его не трогали. То ли какая-то совесть у них еще оставалась, что сомнительно, то ли они суеверно считали, что на Кочу лучше не обращать внимания — рыбаков достаточно. Резон в этом был — его враги жили недолго. По странному стечению обстоятельств за полгода, который мы были знакомы, от совершенно естественных причин умерли три человека, так или иначе насолившие Коче. Один погиб в перестрелке с конкурирующей бандой, другой вдохнул слишком много «золотистого дыма», а третьего загрызла его собственная бойцовская собака. Коча к этому руку приложить не мог никак — он постоянно был рядом со мной.