Большая охота
Шрифт:
(Соловый жеребец фламандской породы, о чем мессир Гисборн так никогда и не узнал, действительно уцелел, но присоединиться к диким сородичам не пожелал. С наступлением зимы оголодавший конь вышел к пригородам Монпелье, где был пойман, отведен в конюшню, подлечен, почищен и откормлен, а весной выгодно продан какому-то местному рыцарю).
Нынешний лагерь разбили неподалеку от реки. Огромная, широкая Рона шелестящей лентой струилась сквозь ночь, милях в семидесяти за ней странников ожидал богатый торговый город Марсель. Оставалось только найти в его гавани подходящий корабль да вытерпеть тяготы трех или четырехнедельного морского плавания – и головокружительный план, задуманный компанией авантюристов в далеком нормандском лесу, начнет
Должно быть, не одного Гая посетила мысль о том, что завтра-послезавтра пути отряда разойдутся навсегда. И, хотя палатки были расставлены, никто не спешил покинуть маленький круг тепла и света, созданный горящим костром. Не было ни привычных разговоров о будущем, ни песен, ни историй, ни взаимных дружеских насмешек – просто молчаливое собрание у огня. Время от времени кто-нибудь с неохотой поднимался: подбросить дров, сходить проведать лежавшего в палатке Сабортезу – днем старик дважды приходил в себя, пытался заговорить, но не сумел и опять провалился в беспамятство. Сидевшая едва ли не у самого огня Бланка шепотом жаловалась, что мерзнет – хотя девица куталась в два плаща, свой и Франческо. Приключения в болотах Камарга явно вышли ей боком, и остальные могли только посочувствовать Транкавель-младшей.
– Феличите, слазай ко мне и принеси этой страдалице еще что-нибудь накинуть, – сердитым шепотом приказала Изабель, когда Бланка снова принялась сетовать на холод. – А лучше прогони ее спать. Не так уж и холодно, как она причитает.
Итальянец молча ушел в темноту и вернулся с большим темным свертком, пахнущим овчиной. Встряхнул его, разворачивая… и тут из складок просторного дорожного плаща вывалилось нечто квадратное. Мистрисс Уэстмор еле слышно ойкнула, попыталась быстрым движением схватить загадочную вещь, но та подкатилась к ногам Гая и остановилась.
Недоумевающий англичанин поднял ткнувшийся в его сапог предмет. Ему уже доводилось видеть эту штуковину, резную шкатулку искусной – по утверждению Франческо, ромейской – работы, сделанную из матово-желтой кости. В прошлый раз, когда шкатулка побывала в его руках, она пустовала. Теперь же, судя по весу, в ней что-то лежало. Мессир Гисборн бездумно приподнял крышку, благо та была не заперта, и его глазам предстал томик размером в четверть листа, в обложке из потрескавшейся синей кожи, с накладками из шлифованного оникса по углам.
– Так, – с нажимом произнес мессир Гисборн. – И как прикажете это понимать?
Привставший с места Дугал заинтересованно глянул в шкатулку, поднял бровь и заржал, как жеребец на весеннем выгоне. Погруженная в душевные терзания Бланка удивленно подняла голову. Неведомо как оказавшийся рядом с Гаем Лоррейн – а пару ударов сердца назад певец сидел на другой стороне костра – нетерпеливо протянул к книге руку и тут же отдернул, словно попытался схватить выпавший из печи уголек.
– Мистрисс Изабель? – воззвал Гай. – Не потрудитесь объяснить, как в вашей поклаже затесалась чужая собственность?
– Это же наше, – растерянно заморгала длинными ресницами Бланка. Девица Транкавель без всякого затруднения извлекла фолиант из шкатулки и прижала к себе, словно защищая от возможных похитителей.
– Все до смешного просто, Гай, – фыркая, растолковал Мак-Лауд, – наша дорогая Изабель не в силах пройти мимо того, что плохо лежит. На сей раз она стянула Реннский Апокриф, вещицу, прямо-таки не имеющую цены. И проделала это, вынужден признать, на редкость ловко.
– Ничего я не крала! – возмутилась мистрисс Уэстмор, успешно справившаяся с мгновенным замешательством. – Это была честная сделка! Я договорилась с мессиром Рамоном – моя благосклонность в обмен на разрешение одним глазком взглянуть на их легендарное сокровище. Он согласился и сам принес мне книгу из замковой библиотеки. Думал, раз я все равно не выйду из замка, почему бы не посулить бестолковой девице приманку и заодно не поразвлечься? А потом ему сделалось дурно, и я предпочла удалиться. Неужто надо было оставить эту редкость валяться на грязном полу? Транкавели должны быть благодарны мне – я сберегла их сокровище, с которым они так скверно обращались!
Веселившийся от души кельт заухал филином, перепугав окрестных птиц. Изабель вскочила на ноги и привычным жестом ткнула кулаки в бока, что предвещало неизбежную громкую ссору. Окончательно запутавшийся Франческо переводил испуганный взгляд с покровительницы на спутников, не зная, чью сторону принять.
– Замолчите все! – неожиданно для себя гаркнул мессир Гисборн, и, что удивительно, к рыцарю прислушались. – Хватит с меня ваших недомолвок и игр в загадки! Чем столь важна эта книга? Отчего Транкавели держат ее под замком? Правда ли, что она создана святой Магдалиной и написанное в ней противоречит всему, что мы знаем о земной жизни Господа? Ответьте хоть раз толком, вы, хитроумные и многознающие!
Он спрашивал, точно кто-то настойчиво толкал его под руку, твердя: сегодня у него есть шанс разобраться в безумной круговерти вокруг старой рукописи.
– Магдалена не разумела грамоты, – голос внезапно заговорившего бродяги расплывался, смазываясь по краям, словно рассказывали два человека одновременно. Имя святой он произносил на местный, особенный лад. – Она была всего лишь уличная девка, прах под ногами, но ее вера и верность были тверже алмазов и крепче клятв на крови. Она горела огнем своей веры, воспламеняя всех, кого сводила с ней судьба. Здесь, в Окситании, в городе Нарбонне, носившем тогда другое имя, старший сын ее Иисус взял в жены девицу Руфину, дочь Иезикииля, праведного человека, превозмогшего языки, науки земные, тайны неба и земли. Он приобщил к знанию свою дочь, и та, выйдя замуж, преклонилась перед верой матери своего супруга. Магдалена говорила о том, что видела, ее сын и невестка записывали. «Кровь должна сохраниться, Дар не должен пропасть», – твердила Магдалена, и многомудрая Руфина по ее слову соткала паутину чудес. Они создали Книгу, замкнули в пергаментные листы подаренное могущество и скрепили ее печатью своей веры. Их дети и наследники, те, что хранят в себе кровь Магдалены и Того, чьей спутницей она была, открывали Книгу, приобщаясь к могуществу своего рода, учились управлять им и понимать его. Кажется, с этих времен я и помню себя…
– Инициация, – почти по буквам выговорила непонятное греческое слово Изабель. В отличие от Гая, просто внимавшего с полуоткрытым ртом, девица без труда проникала в суть истории. – Взросление и приобщение. Книга узнает потомков Магдалины, открывая им дверь к небывалым умениям. Они живут и плодятся, объединяют свою кровь с варварскими правителями готов, Меровеями а потом…
– Потом Каролинги свергли Дагоберта Меровея, – завороженным шепотом подхватил Франческо, наверняка вспомнив городишко Муассак и услышанное там предание о Длинноволосых королях, магах и колдунах, понимавших язык животных и знавших тайные струны людских душ. – Истребили его семью до последнего человека, верно?
– Нет, – Лоррейн смотрел куда-то мимо завороженных его повестью людей. Речь его была уверенной, но по-прежнему разноголосой, будто за него говорил некто другой. – Уцелело трехлетнее дитя, принц Сигиберт. Уцелела его старшая сводная сестра, Гельда. С малым отрядом они бежали на родину матери Сигиберта, сюда, в графство Разес, увозя с собой Книгу и ненависть. Ненависть к тем, кто направлял убийц. Ненависть к Риму – именно его они полагали виновником случившегося. Вера обратилась мстительностью и яростью. Говорят, Гельда была столь же решительной и целеустремленной женщиной, как и Магдалена, а познала не менее Руфины из Нарбонна. Ненависть Гельды и воспитанного ею брата толкнула их в объятия иной Силы – и хранимое ими сияние померкло. Книга по-прежнему помогала им обрести могущество, но каким оно стало по сравнению с прежним? Переродившаяся, переписанная, но неизменная, хранимая в тайне – она меняет их души и мысли…