Большая родня
Шрифт:
— Сравнил, — засмеялась Софья.
— Далее даю корове ярмо понюхать. А потом: «Шею, шею, маня». Она и кладет шею в ярмо. Правда, сначала так грустно-грустно, как человек, посмотрит на тебя. Успокоишь ее, шею почешешь… Я заметил, что скотина любит по своему следу ходить. На следующий день уже в телегу-порожняк запрягаю. Коровы землю нюхают, боязно им, ступают несмело, с опаской. Вот я их вывожу на вчерашний след. Почувствует животное свой дух — и повеселеет, смело идет. Потом веди их куда хочешь — не боятся.
— Вон где они воркуют! — послышался голос Степана Кушнира.
— Просим обедать, — встала Софья с земли.
— Не хочу. А есть что к обеду?
— Найдется.
— Тогда помогу вам. А то за целый день так набегаюсь, что некогда на обед пойти, — присел Кушнир. — Григорий, хотим тебя послать на агротехнические курсы. Поедешь?
— С радостью, — без какой-либо нерешительности ответил Григорий, и лицо Софьи сразу же помрачнело.
— А надолго те курсы? — спросила, отводя глаза от Григория.
— На шесть месяцев. Подучится ходить возле земли! Это большое дело! — поучительно промолвил Кушнир, исправно орудуя ложкой. — На агрономическую линию надо нам становиться.
— Это правда, — согласился Григорий. — Когда, как не теперь, учиться человеку. Прочитал я про Мичурина, и так захотелось по-настоящему приложить руки к земле, по-ученому ходить возле нее… Не хмурься, Софья, будут бабские курсы — и тебя из дому выгоню…
Те годы, что навек отшумели весенними ливнями, воробьиными ночами, осенними туманами и голубыми вьюгами, вплотную подошли к Дмитрию. Даже казалось: то не ветер оживает во тьме, а приближается от далеких берегов та жизнь, что только воспоминаниями будет беспокоить, будет радовать тебя, уйдет в даль и снова возвратится, все больше прикрываясь и не затеняясь, как предвечернее урожайное поле.
Не просто были прожиты последние годы. Были в них скорбь и радость, ошибки и неусыпные поиски, цвет и плод, и каждый год был обсеян дорогими воспоминаниями, как нива зерном. Плохое быстрее забывалось, чем хорошее, на нем меньше останавливалась мысль. А хорошее вытекало цветисто и полно. Дмитрий не доверялся унылым песням, вычеркивающим прожитые годы. Ведь каждый из них расширял его жизни, радовал своим теплом и светом, обогащал новым опытом. И свой труд, вдумчивый, кровный, он, Дмитрий, не напрасно вкладывал в черную землю. Пусть радость сделанного, пережитого жила пока лишь в его сердце, но с нею, этой крепкой, полной радостью, было хорошо, как счастливой матери со своим ребенком…
— Папа, это вы?
Недалеко от двора бросилась навстречу ему Ольга.
— Нет, не я, — любовно подхватил дочь на руки, умостил на плечо и широкими шагами, почти бегом, поспешил во двор.
— Папа, чего вы так долго на поле были? Мы ждали вас, ждали.
— Надо было досеять ячмень.
— Папа, а почему звезды идут за нами?
— Почему звезды идут за нами? — призадумался. — Не знаю.
— Э? — недоверчиво переспросила. — Вы такие большие, вы должны все знать. Почему?
— Потому что у них ноги есть.
— Нет, нет, нет! Вы обманываете, папа! — запрыгала на плече.
— Обманываю? Ну, так сейчас же слезай на землю.
— А я не слезу! — еще крепче обхватила голову отца обеими руками. — Андрей говорит, что звезды больше, чем наша земля. Правда, обманывает? Они маленькие, маленькие, как маковинки.
— Обманывает. Ничего в мире нет большего и лучшего, чем наша земля.
— Я же говорила Андрею, что он лгунишка. А он еще и сердится, говорит: ничего я не понимаю. Почему, отец, маленьких все обманывают?
— Кто же тебя еще обманывает?
— И вы, и мама. Мама принесли хлеб и говорят, что он от зайца. А вы говорите, что звезды имеют ноги. Еще скажете, что они в ботинки обуваются.
— И в кого ты удалась, такая болтунья? — любовно поцеловал дочь и, пригибаясь, вошел в хату.
— И совсем я не болтунья, — оскорбилась и надула красные упругие губки. — А что же, мне быть такой хмурой, как Андрей?
— Разве так можно говорить про своего брата? — накричал на Ольгу. И неприятно стало, что в самом деле Андрей может вырасти таким хмурым, молчаливым, как и он, Дмитрий. — «А это нехорошо: между людьми и слова не скажет. Теперь надо приучать, чтобы не дичился».
— Припозднился же ты, муж, — метнулась Югина ставить ужин на стол.
Из другой хаты вошел Андрей, молча подошел к отцу.
— Садитесь, Андрей, ужинать, — посадил сына возле себя.
— Я уже, — коротко ответил, и Дмитрий пристально посмотрел на своего ребенка. «Этот лишнего слова не скажет».
— Дмитрий, завтра за тобой подвода заедет? — Югина села возле Андрея.
— Заедет. Чуть свет.
— Мне надо на свеклу завезти удобрения и клетку с курами.
— Удобрение возьму. А кур пусть тебе кто-то другой везет.
— Почему?
— Что же ты хочешь, чтобы я стал куриным отцом?
— Какой ты чудной, Дмитрий. Все же теперь вывозят кур на поле.
— А я не буду с ними возиться. Это ваше, бабское, дело. Подъедет подвода — езжай со своими птицами, а я и пешком на поле пойду.
— Хорошо. Я и самая отвезу. Придется вам, товарищ бригадир, уступить свое место курам, — лукаво глянула на Дмитрия.
— Не столько курам, как куриной матери. Как твоя свекла? Ячмень подсевали?
— Уже местами и взошел. На днях будем вслепую мотыжить.
— Агрономша, — прищурился и вышел из-за стола.
— Насмеялся сак над вершей… Самого тебя за глаза агрономом называют.
— Папа, ложитесь с нами и расскажите какую-нибудь сказку, — позвала отца неугомонная Ольга.
Дмитрий подошел к большой кровати, лег с детьми, обнял Андрея, и тот радостно прислонился к отцу всем телом.
— Папа, рассказывайте. Только такое страшное-страшное, чтобы аж глаза закрывались.
— Отец за целый день натомились, а она еще и теперь надоедает, — рассудительно сказал Андрей.