Большая родня
Шрифт:
Издали узнал Григорий Василину. Женщина медленно ходила по полю. Весь участок после дождя был убран густыми самоцветами, которые аж мерцали в глазах.
— А где ваши помощницы? — поздоровался с молодицей.
— Испугались дождя и побежали домой. А мне дождь не мешает, — засветлело смуглое лицо, усеянное негустыми веснушками. Но даже когда молодая женщина радовалась, улыбка была унылая, так как ее губы резко загибались вниз. Только глаза, затемненные черными ресницами и бровями, уменьшали выражение естественной печали.
— Ну, тогда я вам буду помогать подсевать. Примете?
— Нет, не приму.
— Почему?
— Боюсь, чтобы муж не увидел, он у меня ревнивый, — засмеялась тихо, счастливо. Смех ее почему-то напомнил Марту, и чуть не вздохнул Григорий… Вот бы склониться с нею над рожью, почувствовать прикосновение теплой руки…
— Через два дня надо будет забороновать участок, — сел на корточки и любовно склонился к крепкому кусту, обивая рукой блестящие жемчужины. Потом полями пошел к Бугу: любил в вечернюю пору пройтись над берегами притихшей реки, пустить по течению легкую лодку, а потом упрямо выгребаться с быстрины и водоворотов.
Вечером за Василиной приехал Варивон.
— Жена, не думаешь ли ты на поле ночевать? — позвал издали, останавливая лошадей.
— Нет, не думаю, — собрала пустые мешки и пошла к гонам.
— Да ты же мокрая, как хлющ. И как так можно? Вот беда, что у тебя муж хороший, а следовало бы потрепать, — подхватил жену обеими руками и понес к телеге.
— Оставь, Варивон. Ты что, взбесился! Люди же увидят.
— Ну и пусть видят. Свое несу, а не краденное. Кто же тебя пожалеет, как не муж! Вот глупая баба: ну, целуй, а то на землю брошу.
— Хватит, Варивон, — еще теснее прислонилась к его крепкой груди.
Варивон бережно посадил жену на телегу, накрыл ее мокрые плечи своим суконным пиджаком и рысью пустил крепких, норовистых лошадей. Нравилось Варивону объезжать непокорных коней, которых даже конюхи боялись. Густым пурпуром горел и менялся закат. Теплый пар катился полями; над Большим путем низко и мягко мелькнула крыльями сова, и глаза ее засияли, как два огонька.
— Тю, черт! — выругался Варивон. — Носит тебя лихая година.
Василина зябко повела плечами, а Варивон посмотрел на небо, призадумался и тихо промолвил:
— Если бы ты не вымокла, запели бы дорогой на все поле. Горло закутай, чтобы не простудила голос.
На перекрестке догнали высокую, худую и сутулую фигуру, что осторожно шла в село. За плечами неизвестного был тесно увязанный зеленый тугой мешок, возле ремня позванивала металлическая кварта. Что-то знакомое и тревожное было в этой высокой черной фигуре. И уже обгоняя ее, Варивон скорее догадался, чем узнал, что это был Сафрон Варчук.
— Узнала? — посмотрел на жену.
— Будто Варчук? — ответила, нахмурив лоб, и ближе придвинулась к мужу.
— И не ухватила нигде такого гада.
— Варивон, подвези! — хрипло позвал Варчук и быстро пошел к телеге, растягивая в улыбке морщинистое лицо.
— Я вас подвезу только на тот свет, — зло процедил Варивон и погнал лошадей в село.
XXІ
Погода была неустойчивой. В мае вдруг похолодало, и Дмитрий наотрез отказался сеять гречку.
— Подожду еще несколько дней, а сейчас пойду пахать на пар, — заявил Степану Кушниру.
— Что же делать? — в нерешительности поколебался тот. — Надо посев вовремя закончить, по графику. По графику.
— Вы все с тем графиком носитесь, как некоторые уполномоченные из района, — намекнул на Петра Крамового.
— Чего ты мне этим уполномоченным колешь глаза? — и себе рассердился Кушнир. — Давят на него и на меня, чтобы скорее засевали.
— И правильно делают. Но если бросим гречку в холодную землю…
— Словом, делай, что хочешь… Я ничего не знаю. Я знаю: ты сеешь гречку, и сегодня звоню в район, что твоя бригада засеяла девять гектар.
— Про меня, хоть в область звоните, — неудовлетворенный вышел на улицу. — Ребята, берите плуги — и поехали пахать на пар, — обратился к своей бригаде.
— А с гречкой как? — поинтересовался Карп Варчук.
— Тебе и гречки хочется? — с сердцем напомнил прошлое.
— Что вы, Дмитрий Тимофеевич, о таком вспоминаете. — Нахмурился Карп, уже зная, что его передали в суд. — Вам привет от моего отца.
Ничего не ответил Дмитрий, поглощенными заботами сел на телегу и поехал в поле.
Под вечер в его бригаду примчал на машине Петр Крамовой. Не вылез, а выскочил из кабины, радостный и злой.
— Ты что делаешь, беспредельщик! — сразу же напустился на Дмитрия. — Срываешь посевную кампанию? Подрывом колхоза занимаешься!?
— Я дело делаю, — понуро ответил, не глядя на Крамового.
— Какое дело? — злорадно заискрились глаза. — Черное дело? Кто тебе приказал пахать на пар, когда массивы лежат незасеянные?
— Сейчас сеять не буду. Когда грунт прогреется до пятнадцати градусов, тогда буду сеять.
— Не будешь? Срываешь работу всего колхоза? Еще и на науку свою вину сваливаешь? С градусниками хочешь по полю ходить? До Николая не сей гречки — хочешь сказать? Людей баламутишь! Я тебя сейчас же под суд отдам. Из колхоза выгоню, кулаческий приспешник.
— Я, я — кулаческий приспешник? — смертельно побледнел Дмитрий.
— Ты! Ты! — театрально ткнул пальцем Крамовой, не замечая, что перехватил эту манеру у Емельяна Крупяка, и снова злопыхательская улыбка осветила мясистое лицо.