Большая родня
Шрифт:
Улицами и огородами бежали люди с ведрами, лопатами, а то и просто без ничего.
Бондари, видно, долго не знали о пожаре, и только теперь начали люди из хаты выбрасывать добро. Услышал причитания Марийки, хриплый голос Ивана Тимофеевича. Когда подъезжал к воротам, навстречу ему вынырнула кряжистая фигура Варивона с Югиной на руках. Девичьи косы свисали до самой земли, из-под полурасстегнутой покрасневшей сорочки темной полосой выделялась шея. Догадавшись, что упала в обморок, соскочил на землю, помог положить девушку на телегу и приказал Варивону:
— Прямо ко мне кати! Мать встретит ее, как дочь.
— Разумеется, — подмигнул Варивон, и на его лице сквозь пасмурную сосредоточенность пробилась заговорщицкая значимость. Вскочил на полудрабок и рысью погнал испуганных коней. А Дмитрий бросился в хату, уже изнутри полыхавшую огнем.
Приехала пожарная команда. Искристой дугой ударил крепкая струя воды из брандспойта, и огонь зашипел, кутаясь клубящимися горячими тучами.
Спасти удалось только часть обугленного сруба.
Добро перевезли и перенесли к соседям, а Марийку и Ивана Тимофеевича Дмитрий уговорил поехать к нему.
— Зять мой дорогой, сыночек верный, — плача, наклонилась Марийка к Дмитрию. — Погорели же мы, погорели… Если бы не твои созы, жили бы до сих пор в своей хате, — нетвердой походкой подошла к мужу.
— Цыц, старая. А ты думала в мире жить без печали: поле перейти и ног не поколоть.
— Чтоб ты мне сейчас же выписался. Сейчас же! — округлившимися болезненными глазами впилась в Ивана.
— Эт, не морочь мне голову. Ниоткуда я не выпишусь.
— Нет, выпишешься.
— Теперь еще крепче за дело возьмусь. Недолго будет радоваться кулачье. На свою голову петуха пустили.
— Не на свою, а на нашу. Уже без хаты остались, а там, смотри, и жизни лишишься.
Бондариха затряслась от холода, пережитого и злости:
— Что ты за муж, — поднимается дрожащий голос.
— Муж, как дуб, — вдруг все лицо Ивана Тимофеевича подобрело в хорошей улыбке. — Всю жизнь пилишь меня, а перепилить не можешь.
И эти слова, и эта улыбка обезоруживают женщину.
— Ой, Иван, Иван, — тихо шепчут ее потрескавшиеся, почерневшие губы, а голова укоризненно качается на по-девичьи горделивой шее.
Евдокия, лучше, чем иная мать к родной дочери, припала к Югине. И сразу же девушка ощутила неподдельную искренность и ласку невысокой чернявой женщины. Немного успокоившись, хотела бежать на пожарище, но Евдокия не пустила:
— Без тебя, дочка, справятся. Увидишь — скоро все к нам прибудут.
И это «дочка», сказанное с такой материнской любовью, растрогало девушку до слез.
«Это же я ее дочерью должна быть, — хорошо было, и вместе с тем жалость к себе пробивалась сквозь волну неразгаданного нового чувства. — Это же теперь все село загомонит, что к свекрови приехала, — и закрыла пальцами лицо».
— Не надо печалиться, дочка. Ты еще не знаешь, какой он добрый, — будто угадала ее мысли Евдокия, приклоняя девичью голову к своей груди. Не услышали обе, как в дом вошел Дмитрий с Бондарями.
Аж задрожал парень, заметив утомленный голубой взгляд, который тихо остановился на нем, и едва-едва скорбно улыбнулась Югина.
«Моя» — отозвалось все тело, и он быстро вышел из хаты, чтобы не показать волнения…
Чуткий сон Марты прервали первые удары колокола. В одной рубашке соскочила с кровати и бросилась на улицу, чуть не сбив с ног Лифера, который, вспотевший и запыхавшийся, как раз поднялся на крыльцо. Высокая фигура пугливо метнулась назад и остановилась на ступенях.
— Откуда это? — неласково спросила, еще не совсем опомнившись после сна.
— Откуда, — невыразительно и испугано промычал, покрутив для чего-то рукой перед собою. Марте было все равно, откуда пришел муж. Но неуверенная речь, страх в голосе и движениях запомнились остро и надолго.
— Бондари горят, — с улицы услышала крики и звон ведер.
И вдруг все куски мимоходом подслушанного разговора ярко сливаются в одно целое; догадка освещает ее мысли, и она круто поворачивается к Лиферу.
— Что же, муж, уже начал красным петухом кашу варить?
— Молчи, глупая! — набрасывается на нее.
— Пошли, посмотрим на твою работу, — она бледнеет от волнения и злобы.
— Замолчи ты, ради бога! Иди в дом! — Как онуча, повисает на ее руке, а глаза его, широкие и беспомощные, умоляют молчать.
— Сейчас же пойду расскажу людям. Пусть вяжут, пусть самосудом наказывают поджигателя, — с наслаждением смотрит на перекошенное бессилием, злобой и страхом лицо.
— Марта, — противно щелкают зубы.
— Боишься? — мстительными и радостными глазами смотрит на обмякшую ненавистную фигуру.
— Молчи, дуреха… Слышишь, ты что себе затеяла, — отодвигается Лифер, словно ограждаясь от удара.
— Так слушай, муж, что я тебе скажу: мы разводимся с тобой. Я иду с Ниной жить к тетке Дарке… Цыц. Если же ей хоть словом заикнешься, все выкажу. Согласен?
— Согласен, — шепотом и хрипло, словно сквозь сон, отвечает.
— Сегодня же пойдем в сельсовет, — властно приказывает она и чувствует, как вся оживает, будто выходит из-под земли. Пропади пропадом этот черный мир злобы и рубля. Она возвращается к своим людям.
— Сегодня, — безнадежно махнул рукой и, шатаясь, вошел в сени. — А скажешь после развода слово — не жить ни тебе, ни ребенку, — зашипел на пороге.
ХLVІІІ
Марийка теперь разрывалась от работы. Еще где эти вишневые полосы рассвета, а она, приготовив на пепелище завтрак, будила дочь и обе чуть не бежали улицами на поле.
Как раз копали картофель. По дорогам теперь поскрипывали обшитые лубом возы, наполненные шершавыми землистыми плодами, а на полях курились голубые дымки. Они все круче и круче поднимались к Забужью и где-то над самым скалистым берегом реки сливались с тучами. И не радовали сейчас Марийку ни ароматные дымки, ни веселый скрип отяжелевших телег. Нанявшись копать за мерку, она так орудовала лопатой, будто хотела всю землю поднять. Потом, перегибая спину, быстро выбирала черными, зазеленевшими пальцами картофель и снова нажимала на отполированные руками державки. И ела не приседая — боялась зря потратить какую-то минуту. Непосильной работой измучила и себя и дочь. Она даже отказалась жить у Горицветов: думалось, что тогда Иван меньше будет заботиться о доме. Каждый вечер, возвратившись домой, неизменно спрашивала мужа: