Большая стрелка
Шрифт:
Потом Влад отправился к начальнику отдела Казанчеву. Тот встретил его сухо и смотрел не в глаза, а куда-то в сторону.
– Ну что, товарищ командир, давай начистоту. Что за камень у тебя за пазухой? – спросил оперативник.
– Ты не представляешь, какие тут битвы были. И из управления по борьбе с личным составом меня атаковали. И из министерства. Вот, – показал Казанчев на пачку газет. – Это статьи с описаниями страданий Маничева. Вцепились в тебя они, – начальник отдела показал глазами наверх. – Казнить, нельзя помиловать… Ну мы переставили запятую. Так что сегодня – казнить нельзя. Но и миловать никто не собирается… В общем, выторговали мы тебя с условием, что не будешь мозолить глаза.
– Что сие означает?
– Что твое место – вакантное. Собирайся на землю. В отделе участковых тебе местечко нашлось.
– Лучше пропуска у входа проверять. Прекрасно себя чувствуешь, – усмехнулся Влад.
– Чего смеешься?
– Потому что смешно… Давай листок. Рапорт буду писать.
Казанчев протянул Владу листок и авторучку, и тот вывел своим неразборчивым почерком:
«Прошу уволить из органов внутренних дел».
– Не дури, Влад. Через год-другой мы тебя выдернем обратно. А ты пока всех семейных дебоширов переборешь.
– Ты не представляешь, как мне все это надоело.
– Что надоело?
– Извиняться перед насильниками детей… Пока. – Влад поставил размашистую роспись и поднялся. – Привет Политику.
Но если уж началась черная полоса, то тянуться ей и тянуться. Кто-то на небесах будто решил испытать Влада на прочность.
После визита на работу он отправился в приглянувшийся ему уже давно бар на Ленинградском проспекте. Там немножко поднагрузился, что, впрочем, настроение не подняло, и двинул до дома.
– Значит, из командировки? – зло посмотрела Люся на него. После его задержания Николя, чтобы не беспокоить жену товарища, наплел ей о срочной командировке.
– Ага. Из Пензы, – усмехнулся Влад.
– И не мог две недели позвонить?
– Не поверишь – ни секунды времени не было.
– И летал без чемодана, без вещей…
– Срочно надо было. Один бандит авторитетный там нарисовался.
– Ты все врешь. Все врешь. Ты мне постоянно врешь! Твои эти шлюхи!
– Где это ты видела шлюх? Нет у меня на них времени.
– Ты сутками неизвестно где. У тебя на пиджаке женские волосы.
– Один раз. И то тогда рейд по притонам проводили.
– Ты врешь! – крикнула Люся яростно.
Нельзя сказать, чтобы Влад не заруливал иногда налево. Не стеснялся он использовать отговорки типа: «Был на операции». Но сейчас ему было обидно слышать подобные упреки.
– И ты пьян. Ты опять пьян…
– В меру, – буркнул Влад.
– Цветы не даришь. О любви когда в последний раз мне говорил?
Тут его и потянуло за язык:
– Дорогая, ты с головой не дружишь? Двенадцать лет живем. О какой любви?!
– Вот! – торжествующе воскликнула Люся. – Так и скажи – нашел какую-то шлюху!
– Не нашел.
– Ты врешь… Все ты врешь…
– Да, я все вру, – вздохнув, кивнул он.
– Что?
– Я все вру!
В итоге Люся собрала чемодан, с трудом закрыла его.
– Далеко? – полюбопытствовал Влад.
– Найду кого-нибудь получше. Кто меня как женщину будет воспринимать.
– Хотя бы скажи, кого найдешь. Я его по картотеке проверю. Вдруг брачным аферистом окажется.
– Мерзавец. Какой же мерзавец. Двенадцать лет…
– Коту под хвост, – закончил Влад. – Ладно, или иди или оставайся.
Она ушла.
Папашка у Люси – бизнесмен, у него под Москвой роскошный коттедж. И зятя он считает никчемным дураком, не способным заработать себе на пропитание. Люся поехала к нему изливать слезы.
– Хрен с тобой, красная шапочка, – махнул рукой Влад, когда дверь захлопнулась, полез в портфель и выудил оттуда бутылку беленькой.
На теле Зимы эксперты насчитали восемнадцать ножевых ран.
Чем он провинился, кому встал поперек – Художник так точно и не узнал. Слухи ходили разные. И что с его наводки взяли воровской общак, и что он стучал милиции. Его, как в старые добрые времена, приговорили на воровской сходке на окраине Ахтумска к смерти и там же привели приговор в исполнение.
Это было через три года после начала их знакомства. За это время Зима многому научил Художника, превратил его в правильного пацана, которому не грех и на зоне перед людьми предстать. Научил играть в карты, вычислять все шулерские фокусы – без умения играть в карты на зоне ты никто. Научил стоять на стреме, вскрывать замки и металлические ящики. Как вести базар с братками, к кому идти на поклон, когда приехал на гастроли в другой город. Зарек не жалеть денег для общака, поскольку оттуда кормится зона. А зона – это место, где, как он говорил, «все будем».
– Без зоны ты не человек. Только там поймешь, кто ты есть. Поставишь себя перед людьми. Взлетишь или упадешь. Еще годик – и собираться тебе туда пора…
С Зимой Художник начал понимать, что такое сытая денежная жизнь, когда мамаша не пропьет зарплату и не будет потом бухаться перед тобой на колени и умолять: «Прости, сынок». Он привык к доступным женщинам и научился их презирать.
Узнал однажды Художник и что такое настоящий, безжалостный разбор. Однажды прямо у подъезда дома расстреляли вора в законе, старого и уважаемого братвой Пантелея, жившего без роскоши и показухи, как положено по должности. В него всадили семь пуль из пистолета. Восьмая пуля досталась его дворняге. Кто это сделал, гадать долго не пришлось. Гога – бывшая шестерка на зоне, сидевший за изнасилование, по освобождении сколотил бригаду отморозков. Они прикупили оружие, сначала полезли на рынок с требованием платить им дань, потом взялись за кооперативы. Тех, кто отказывался с ними разговаривать, безжалостно прессовали. Пантелей дал понять, чтобы они уняли свой пыл. Тогда пришла и его очередь.
Гогу с двумя помощниками заманили в ловушку – им предложили по дешевке три пистолета «ТТ», и они клюнули. Помощников порезали на месте, а Гогу повезли в лес на разбор. Заправлял экзекуцией приземистый, кряжистый, с кустистыми бровями и низким лбом воровской авторитет Тимоха.
Зима и еще один парень вытащили Гогу из багажника машины, бросили на землю. Тот съежился, издавая какие-то нечленораздельные звуки.
– Ты хоть понял, на кого руку поднял? – спросил Тимоха. – Ты понимаешь, что натворил?