Большая волна

Алешина Светлана

С помощью длинного шеста мужчине передали сначала пиво, потом открывалку, потом приняли одну за другой пустые бутылки — кидать их вниз он постеснялся. Потом мужчина попытался слезть сам, чуть не сорвался и испугался. Он начал кричать совсем как небезызвестный отец Федор: «Снимите меня отсюда!»

Кавээн с третьей попытки взобрался-таки к ему и, обвязав его веревкой, спустил вниз. Врач осмотрел его и посоветовал показать специалистам из известной в Тарасове клиники профессора Тулупова, крупного специалиста по душевным болезням.

Таким образом, Игорек с Кавээном

никак не могли приехать к Григорию Абрамовичу на нашем «уазике», они сейчас были заняты.

«Кто бы это мог быть?» — ломала я голову, поднимаясь на второй этаж к палате Григория Абрамовича.

Знакомый бас помог мне найти ответ прежде, чем я открыла дверь. Конечно же! Этот голос мог принадлежать только генерал-майору МЧС Менделееву, заместителю министра, старому другу Григория Абрамовича! Тому самому Менделееву, с которым мы совсем недавно пережили немало опасных и трудных минут сначала на дне Каспийского моря, а затем в Иране, в руках лейтенанта тайной полиции Мизандара.

Я открыла дверь палаты и остановилась, пораженная открывшейся мне картиной.

Менделеев стоял у окна и открывал бутылку шампанского, а рядом с кроватью Григория Абрамовича стоял еще один его старый товарищ, тоже из Первых Спасателей, с которых вообще все МЧС начиналось, генерал Чугунков, мой непосредственный начальник, руководитель министерской контрразведки и службы внутренней безопасности. Он держал в руках пустой бокал и смотрел, как очень симпатичная женщина лет сорока пяти, склонившись над Григорием Абрамовичем и выгнув спину, словно кошка, целует его в щеку.

Я тут же поняла, что это и есть та самая Елена Вениаминовна Крупнова, начальник финансового управления нашего министерства, о которой я уже не раз слышала от Григория Абрамовича. Она тоже была в МЧС с самого начала и входила в высшее руководство нашего министерства.

Как ни странно, из всех присутствующих в палате она первой меня заметила. Оторвавшись от Григория Абрамовича, она посмотрела на меня, склонив голову немного набок, и сказала, сделав шаг мне навстречу:

— А вот и Оля, о которой я уже слышала столько восхищенных слов от моих мужчин! Здравствуй, поросль молодая, незнакомая!

Слова «от моих мужчин» несколько покоробили меня. Это она что, войну мне объявляет, сразу же предъявляет права на свою собственность?

Во-первых, я никогда не претендовала серьезно на этих мужчин, хотя испытываю к ним иногда вполне определенные чувства, нечто вроде психологической близости. Но это только высоко характеризует их мужские качества, не больше того. А во-вторых, если не помнишь точно, как у Пушкина сказано, лучше вообще не цитировать.

А слово «поросль» вообще мне слух резануло. Это я, что ли, «поросль» какая-то? Я, между прочим, конкретная живая женщина, а не абстрактная поросль! Терпеть не могу, когда меня так вот обобщают и растворяют в безликой массе.

— Здравствуйте, ребята! — произнесла я «дедморозовскую» фразу, а эти седоватые уже мужики и впрямь начали суетиться вокруг меня, как пацаны.

Меня усадили на стул рядом с Григорием Абрамовичем, вручили бокал

с шампанским, и Чугунков сказал, что, используя служебное положение в личных целях, приказывает мне сейчас же, при них, поздравить Григория Абрамовича, а также доставать свой подарок и вручать его юбиляру. Все внимание было приковано теперь ко мне, Крупнова сразу же отошла на второй, даже на третий план.

— Не знаю, Григорий Абрамович, — начала я, — какие слова подобрать, чтобы вы поняли, как я вас люблю… Скажу только, что, если бы вы предложили мне выйти за вас замуж, я бы согласилась. — Тут я вздохнула и продолжила: — Но я точно знаю, что вы никогда этого не сделаете, и потому мне грустно. Совсем как вот этой собаке, ждущей друга.

С этими словами я достала из пакета рамку с севкиным рисунком, молоток и гвоздь.

— Смотри-ка, — пробасил Менделеев, — как похожа на Гришу!

Он имел в виду, конечно, собаку на Севкином рисунке, а не меня. Я пригляделась к собачьей морде и с удивлением обнаружила, что она и впрямь очень похожа на Григория Абрамовича.

Смущенная, я поправила одеяло у него на его груди и, погладив Грэга по шершавой щеке, сказала:

— А я очень люблю собак.

Григорий Абрамович хотел что-то сказать, но губы его слушались еще плохо, и он только посмотрел на меня грустным взглядом, отчего стал еще больше похож на нарисованный Севкой «портрет» пса.

— Ну, знаете, сравнивать Гришу с какой-то дворнягой! — слишком громко, чтоб не быть услышанной другими, проворчала вроде бы «про себя» Крупнова.

Менделеев тут же подхватил ее под руку и отвел к окну, что-то рокоча вполголоса своим басом, а меня взял за локоть Чугунков и тоже заставил сделать пару шагов, но в другую сторону от Григория Абрамовича.

«Как боксеров на ринге развели!» — фыркнула я про себя.

— Не хочу, чтоб Гриша слышал наш с тобой разговор, — сказал мне Константин Иванович и посмотрел мне в глаза очень внимательно и пристально. — Надеюсь, ты умеешь собираться быстро?

— Конечно! — ответила я ему, не отводя взгляда. — Особенно — с мыслями.

— И с мыслями придется собраться, — усмехнулся Константин Иванович, — но уже по дороге. Сегодня вылетаешь со мной в Южно-Курильск.

Я открыла было рот, но он даже не позволил мне задать вопрос, сразу ответил, догадавшись, о чем я хотела его спросить:

— Твои ребята улетят на два часа позже, их заберет московская группа, которой придется садиться в Тарасове на дозаправку.

Я почему-то сразу вспомнила Севкину фразу: «…цунами на Камчатке где-то…» и спросила:

— А дальше куда? На Камчатку?

— Почему на Камчатку? — удивился Константин Иванович и продолжил как-то странно: — Если бы — на Камчатку! А то ведь — на Южные Курилы! Вот в чем фокус! Основной удар большой волны принял Шикотан, Южно-Курильск почти не пострадал, до Итурупа только отголоски докатились, а вот японцев слегка зацепило. Но только слегка. Сильных разрушений тоже нет. Японский порт Немуро не пострадал совсем. Досталось только нескольким поселкам на северной оконечности острова Хоккайдо.