Большая жемчужина
Шрифт:
Значит, надо в море. Насовсем, навсегда. Другого выхода нет. Жаль! Но что поделать? По крайней мере, он будет знать: где-то его Большая Жемчужина плавает на просторе, а не валяется мёртвой на берегу. Он никогда не простил бы себе, если бы такую рыбу растаскали по кусочкам береговые крабы-трупоеды.
— Снимай, Чу, снимай, — шептал в это время приезжий владельцу шхуны. — Я сейчас подойду к нему. Снимай нас обоих.
Нкуэнг ничего не слышал. Он смотрел на рыбу-добытчицу, «Прощай, Большая Жемчужина, не есть тебе больше банановых гусениц, не плескаться в садке, не ловить морских черепах. Ты
Прилипала слабо шевельнулась. Нкуэнг широко замахнулся. Он хотел забросить рыбу подальше, чтобы её, обессиленную, не вынесло волной обратно на берег.
Но бросить не удалось. Сильный удар вышиб прилипалу из рук Нкуэнга. Охотник растерянно оглянулся. Перед ним стоял господин Деньги. Это его удар заставил островитянина уронить рыбу.
Охотник с состраданием посмотрел на белого. Белому не плохо. Он совсем не в себе.
— Ничего, сейчас… — постарался успокоить Нкуэнг американца. — Рыба ждать не может, а ты немножко-немножко подожди. Я сейчас тебе воды принесу.
СЪЁМКА ИДЁТ ПО ПЛАНУ
Американец стоял перед Нкуэнгом в угрожающей позе. В нескольких шагах от них съёмочная камера в руках минданайского торговца издавала жужжащие звуки. Господин Деньги имел все основания быть довольным. Съёмка шла отлично. А дальше пойдут кадры ещё более интересные. Он добьётся того, что снимет островитянина, рвущею волосы от горя, катающегося в отчаянии по земле. Цветные ведь очень здорово умеют выражать своё отчаяние.
Итак, надо продолжать. Господин Деньги скосил глаза на минданайца, сделал знак, чтобы тот ничего не упускал. Охотник сейчас, конечно, снова наклонится над рыбой. Надо использовать момент. Внимание, начали!..
Верно. Как американец предвидел, так охотник и поступил. Не глядя на белого, не обращая внимания на жужжащий аппарат, Нкуэнг наклонился, чтобы поднять Большую Жемчужину. Он всё ещё не терял надежды спасти ее. Это ничего, что она еле шевелит жабрами. Прилипалы живучие. Ей бы только в море попасть, там придёт в себя.
…Аппарат жужжал. Всё шло, как господин Деньги думал. Охотник протянул руку к прилипале… Так. Он дотронулся до неё… Очень хорошо! А сейчас подходит время действовать белому господину. Внимание!
Быстро и чётко господин Деньги сделал умелый боксерский выпад в сторону Нкуэнга. Короткий резкий удар в грудь сбил охотника с ног.
— Снимай, Чу, снимай! — крикнул господин Деньги. — Переводи объектив на мои ноги.
Чуонг послушно направил стеклянный глаз чёрного ящичка на поросшие светлыми волосами ноги в коротких штанах и тяжёлых ботинках с толстой двойной подошвой. Эти ноги находились в движении. Большие ботинки сгребали песок на ещё живую рыбу-добытчицу. Прошло всего несколько секунд, и над прилипалой вырос белый песчаный холмик. Всё. Нет больше удивительной рыбы, которую Нкуэнг считал своей гордостью, своим другом, которая кормила его семью. Кончилась Большая Жемчужина. Была и перестала быть.
— Теперь наведи аппарат на чёрного, — сказал господин Деньги минданайцу. — Ты сейчас
НЕТ, СОЛНЦЕ ТУТ НИ ПРИ ЧЁМ
Нкуэнгу в самом деле было очень тяжело. Тяжело было видеть, как одуревший от солнца белый хоронит ещё живую Большую Жемчужину, тяжело чувствовать своё бессилие. Оглушённый ударом, он не сразу мог встать.
Но вот Нкуэнг приподнялся. Мистер Берти изображал в это время перед аппаратом торжествующего белого господина: нога — на песчаном холмике, улыбка во всё лицо, глаза смотрят прямо в объектив. Привычных непроницаемых зеркальных очков на носу нет. Сложенные, они торчат из верхнего кармана рубашки грубого полотна. С тех пор как господин Деньги появился на Тааму-Тара, он, кажется, впервые позволил себе снять очки.
Приподнявшись, снизу вверх Нкуэнг посмотрел прямо в глаза белого.
Они его поразили. Что такое? С чего он решил, будто приезжий не в себе? Ничего подобного! У того, кто пострадал от солнца, — глаза красные, воспалённые, налитые кровью, взгляд блуждающий… А у белого глаза ясные, холодные, недобрые. Он, оказывается, совсем здоров, белый. Нкуэнг напрасно сваливал всё на солнце! Солнце тут ни при чём.
ХУЖЕ БАРРАКУДЫ
Когда правда дошла до сознания охотника, когда он понял, что всё сделанное господином Деньги было сделано нарочно, чтобы самому развлечься, а его, Нкуэнгв, унизить, океаниец вскочил. Он стоял пепельно-серый, на лице выступили крупные, с горошину, капли пота, плечи подёргивались, как в ознобе, дыхание вырывалось из груди прерывисто, со свистом.
И серый цвет лица, и капли пота, и дрожь, и свистящее дыхание — всё это было от ярости. Ярость бушевала в Нкуэнге, будто буря в океане.
Значит, вот он какой, господин Деньги, думал охотник. Его правильнее было бы называть не «господин Деньги», а «господин Зло». Он хуже барракуды, рыбы-убийцы, самой злой рыбы морских глубин. Та убивает, потому что родилась такой, потому что иначе жить не может. А белый? Что ему сделала Большая Жемчужина? Напала на него? Нет. Или, может быть, он голоден был, ему нужна была пища? Тоже нет. Так почему же он загубил добытчицу?
Океаниец смотрел в холодные, как у барракуды, глаза белого и в них находил ответы на свои вопросы. Всё объясняется просто: господин Деньги только себя считает человеком, чёрные для него ничто, улитки, гнилые водоросли.
Но кто дал ему право так считать? Разве он особенный?
Нет, такой же, как все. Как у всех, у него только одна голова, две руки, две ноги. Кровь в его жилах, как у всех, красная, а то, что кожа белая, значения не имеет. Какая разница, белая у человека кожа, жёлтая или чёрная? Важно, чтобы человек был человеком: чтобы делал добро, а не зло, чтобы трудился, а не пользовался чужим трудом, чтобы украшал жизнь, а не уродовал, чтобы доставлял радость другим, а не горе.
Вот каким должен быть человек. Однако господин Деньги не такой. Он не только не лучше других, он много хуже. От него вред, а не польза. У него при его белой коже чёрное сердце. От таких избавляться надо.