Больше, чем что-либо на свете

Инош Алана

С её подачи весь зал разразился рукоплесканиями. Рамут, не чувствуя ног под собой, поднялась с места и нагнулась в глубоком поклоне. Сердце бешено колотилось, а на глаза наворачивались тёплые слёзы: это был её звёздный час – час, который она заслужила бесчисленными днями упорной работы и поисков. Не славы желала она, нет! Она лишь жаждала быть услышанной, и это наконец свершилось. Реттгирд размашисто вывела на титульном листе рукописи «утверждаю» и поставила печать врачебной школы.

Вечером Рамут ужинала у неё дома. Реттгирд жила в пятикомнатных апартаментах со своей беременной супругой и младшей сестрой; Эльвунд, обладательница огромных карих глаз, тёмных шёлковых волос и кукольно-красивого личика, характером и личностью

своей не производила запоминающегося впечатления. Привлекательной внешностью её природа одарила щедро, милым и приятным обхождением она была обязана своему воспитанию, а также ей посчастливилось родиться в семье самого высокопоставленного лица в городе, но по уму это была обычная чиновница среднего звена, ограниченная только сводом правил и указаний в своей области. Рамут откровенно недоумевала: что нашла в ней яркая, умная, обаятельная Реттгирд? Неужели только влияние, деньги и связи её матушки?

После ужина глава врачебной школы пригласила Рамут прогуляться в ухоженном и уютном садике около дома. Поскрипывая шагами по снегу, они незаметно для себя окунулись в увлекательную беседу на врачебные темы; Рамут было приятно соприкасаться с личностью Реттгирд, с её цепким и глубоким, незаурядным умом, она словно вкушала большими глотками освежавший душу напиток.

– Не понимаю, как можно годами жить в сельской глубинке и не скиснуть от тоски, – молвила сероглазая навья. – Там же скучно, даже поговорить не с кем... Я имею в виду людей нашего круга и образования. Послушай, Рамут, иди к нам в школу!.. Такой даровитый, блестящий врач, как ты, не должен прозябать в глуши, ему нужно широкое поле для деятельности. Вращение в научных кругах, общение с близкими по духу и разуму людьми... Берменавна – не Ингильтвена, конечно, но и здесь есть кое-какие возможности.

– Я подумаю, – уклончиво ответила Рамут со сдержанной улыбкой. И добавила: – Я рада встрече с тобой, Реттгирд. Мне отрадно видеть, что ты вполне счастлива и довольна жизнью.

– Да, грех жаловаться, – усмехнулась та. – А ты... Мне кажется, ты стала ещё прекраснее, чем прежде.

Её голос, взгляд, искренний свет задумчивой улыбки, затаённая грусть – всё это пролилось в душу Рамут хмельным зельем, от которого встрепенулось и заныло сердце, а щёки согрелись смущённым румянцем. Внутри запульсировало что-то горячее, многогранное, искристое... Щемящая тоска по былому коснулась её лёгким крылом, но вместе с тем она не могла не понимать, что глупо и смешно примерять себя на место Эльвунд и думать о том, что было бы, если бы... Что толку от этих «бы»? Она выбрала свою стезю – проигранную битву. Но проиграла ли она на самом деле? Добродан ушёл, но Рамут верила, что он жив, и питала его силами через незримую золотую нить.

– Ты из тех великих женщин, которые покоряют раз и навсегда. Их невозможно забыть, – коснулся её губ тёплый, проникновенно-ласковый шёпот Реттгирд.

Они были в щекотной близости от поцелуя – запоздалого, горчащего сожалениями о несбывшемся и, в общем-то, уже ненужного, но такого манящего, пронзительного, терпко-сладкого... Полного грустных «если бы». В одном головокружительном мгновении от него они всё-таки остановились и разомкнули объятия, а снег падал им на плечи в тишине вечернего сада, озарённого прохладно-рассеянным светом каменных статуй. Пальцы Рамут прощально скользнули по лицу Реттгирд сверху вниз, словно впитывая подушечками его черты, а та, затрепетав ресницами, закрыла глаза.

Уладив все дела с изданием работы, Рамут вернулась в Верхнюю Геницу, где её ждали соскучившиеся по ней дочки и любимые горы, чью молчаливую мудрость она всегда пила жадными глотками. Слушая их величественную тишину, она находила ответы на все вопросы – внутри себя. Скучала ли она по городским врачебным кругам, по обществу образованных людей? Временами скучала, но любовь к природной простоте всегда была в ней первична. Что могло быть прекраснее невозмутимой тайны лесной

чащи, терпко-медового запаха цветущего луга и игривой блещущей силы горной реки? Пожалуй, только дурманящий дух свежевспаханной земли, плодородной и влажной, ложащейся тёмными, жирными ломтями из-под плуга, за которым Рамут доводилось идти не раз. Каждым шагом, каждым словом, каждым вздохом она учила и своих дочерей любить всё это, когда им случалось верхом гнать стадо на дальнее пастбище. Она учила их понимать дыхание ветра и язык ночного леса, смех ручья и узоры лишайников на камне... Всё это она сама впитала с детства, и первозданная мощь земли и неба жили в ней вечно, побеждая тонкий налёт городского лоска.

Впрочем, нередко её звали по целительским делам в Раденвениц: там было всего два врача на весь городок, да и те весьма посредственные. Дружба с этими захолустными врачевательницами у Рамут как-то не сложилась: они оказались весьма ограниченными особами и большими любительницами опрокинуть чарочку-другую-третью. Глава Раденвеница даже предлагала Рамут перебраться в город и обещала предоставить жильё, но та всё же решила остаться в Верхней Генице, тем более что до города было не так уж далеко. С Бенедой они не соперничали по работе, напротив – помогали друг другу и советовались, хотя, казалось бы – что делать двум мастерам под одной крышей? Однако они предпочитали придерживаться поговорки «одна голова хорошо, а две – лучше».

А однажды, вернувшись из города, Рамут увидела во дворе чёрную повозку с гербом и вооружённых воинов. Недоброе предчувствие ворохнулось внутри, обдав сердце леденящим дыханием. В кресле у камина сидел Вук, держа на коленях Драгону и Минушь; судя по скованным, напряжённым фигуркам девочек, батюшке они были не особенно рады и побаивались его. Да и как им любить его, если за всё время пребывания Рамут с дочками в деревне он навещал их всего пару раз? Бенеда мужа своей ученицы тоже не жаловала, но вынужденно сидела с гостем, потягивая настойку, хмурая и взъерошенная.

Встретившись с голубыми ледышками глаз Вука, Рамут ощутила желание скалиться, рычать и враждебно топорщить шерсть на загривке. Она ничего не могла поделать с волчицей, так и не простившей зверя-насильника... Тем не менее, она сдержанно и сухо поприветствовала его:

– Здравствуй, Вук. Что тебя к нам привело? И зачем воины во дворе?

Отпустив девочек, тот поднялся на ноги и учтиво поклонился. Драгона с Минушью тут же спрятались на сундуке под лестницей, наблюдая оттуда за отцом большими, тревожно застывшими глазами.

– Здравия и тебе, моя госпожа, – сказал Вук. – Не бойся, это наше с тобой сопровождение. А приехал я вот по какому поводу...

С этими словами он достал из жёсткой кожаной папки конверт и протянул его Рамут. Печать хрустнула, сломавшись, бумага зашуршала под пальцами. Несколько строчек, написанных безупречно чётким казённым почерком, извещали Рамут о том, что войско Её Величества Владычицы Дамрад нуждалось в услугах военных врачей, а потому ей надлежало в течение семи дней после вручения повестки явиться в ближайшее место сбора. К повестке прилагалась выдержка из закона о призыве с новейшими поправками. В связи с исключительным размахом похода на Явь Дамрад отменила освобождение от службы для женщин с малолетними детьми, и Рамут как военный врач попадала под призыв.

– Ещё этой беды нам не хватало, – глухо процедила Бенеда, со стуком поставив чарку на столик. – Владычица уже совсем из ума выжила – матерей от деток отрывать и на войну посылать!..

– Кхм, госпожа Бенеда, я бы попросил воздержаться от высказываний такого рода. – Голос Вука пророкотал гулко и холодно, глаза дышали голубой стужей.

А Рамут возблагодарила судьбу за то, что деревенский дом был простой, а не одушевлённый, а значит, не помогал Старшей Сестре в слежке за жильцами.

– Ты ещё поучи меня, что мне говорить, сопляк, – рыкнула костоправка. – Рамут никуда не поедет! И точка.