Больше чем любовь
Шрифт:
А сама при этом не без иронии вспомнила, как мы с Джоном, сидя рядышком на диване у камина, скучали и ждали, когда же наконец закончится этот печальный праздник.
Мы не виделись с Ричардом целых десять дней. Однажды, ближе к вечеру, он забежал ко мне, обнял, сказал, что очень соскучился, но тут же извинился: он не мог остаться со мной надолго. Ричард привез свою дочь с бабушкой и дедушкой посмотреть «Питера Пэна». Сейчас Веллинги с Робертой были в гостях, и Ричарду через два-три часа надо было встретиться с ними в лондонской квартире, где они все
Как обычно, Ричарду было очень затруднительно и почти невозможно куда-либо уйти вечером, когда Берта находилась дома, потому что у девочки – а она была по-настоящему привязана к отцу – появилась привычка звонить Ричарду в офис; он не мог рисковать, говоря ей, что уезжает по делам, ведь тогда кто-нибудь из сотрудников мог бы сказать Берте, что его на работе нет. Конечно, Марион вряд ли стала бы интересоваться его делами, но Роберта не отходила от него все каникулы – с ним она была гораздо ближе, чем с матерью. Он чувствовал, что должен уделять ей как можно больше времени.
Я восприняла это без горечи, но как больно… как больно было узнать, что я должна ждать до начала следующей четверти и только потом все пойдет по-старому.
Ричард засыпал меня вопросами о Брайтоне, и в конце концов я не выдержала и рассказала всю правду. Я просто не могла больше лгать. Когда он узнал, что я всю неделю пробыла дома, с Джоном, он пришел в ужас.
– Но, Роза-Линда, дорогая, ты хочешь сказать, что провела Рождество совсем одна?
– Да, но мне было хорошо, – ответила я довольно бодро. – Нам с Джоном Дед Мороз оставил много подарков.
Но Ричард не успокоился, я видела, как он огорчен, представляя себе, каково мне было одной… Наверное, мне было очень неприятно, обидно, что он веселится в кругу семьи, со своим ребенком, украшает елку в Рейксли, а кругом все так красиво…
Очевидно, ему было не по себе от этих мыслей, но я постаралась развеять их веселой болтовней и шутками.
Я сказала, что мне просто захотелось побыть одной и это гораздо лучше, чем «парковаться» у чужих людей, до которых мне нет никакого дела. И если я не сказала ему, что в этом году у Кэтлин будет много народу, так это потому, что он стал бы беспокоиться, и так далее.
Он бросил на стул пальто, шляпу и перчатки, обнял меня и, откинув у меня со лба волосы, глубоко вздохнул.
– Дорогая моя, в такие минуты я чувствую себя настоящей скотиной, потому что я сам довел тебя до этого. И…
– Ну вот, опять, я не позволю тебе снова начинать этот разговор! – прервала я его, так как терпеть не могла, когда он говорил о своей вине передо мной. – Ты ведь знаешь, я не обращаю внимания на такие пустяки, как проведенное в одиночестве Рождество. Ричард, у меня есть нечто гораздо большее. Самая большая радость для меня – быть частью твоей жизни, и самый прекрасный в мире рождественский бал, на котором не будет тебя, был бы мне не в радость.
Я увидела на его лице выражение горечи и печали, по глазам было видно, что в его душе борются противоречивые чувства. Он прижался ко мне щекой и сказал:
– Я не заслуживаю такой любви.
– Нет, заслуживаешь, – прошептала я, обняв его за шею. – Ты много страдал не по своей вине, так почему же тебя нельзя полюбить так, как люблю я?
– Ты такая добрая, – сказал он с чувством. – Я знаю одно, Роза-Линда: я тоже люблю тебя всем сердцем, но я не заслуживаю того, что ты даешь мне. Никто не смог бы сделать большего. Знаешь, иногда, когда Берта со мной и я понимаю, сколько значу для нее…
– Ну и сколько же ты для нее значишь? – спросила я, и сердце мое часто забилось. Я боялась услышать ответ.
Он будто в растерянности покачал головой.
– Не знаю, дорогая, но она верит в меня. Я стал для нее чем-то вроде Бога.
– И для меня тоже, – сказала я с ревнивыми нотками в голосе, – и я не против, если у нас с ней будет общее божество. Уверена, когда она повзрослеет и поймет, как трудно тебе было с ее матерью, она не обидится, если узнает, что и мне досталось немного твоего внимания.
– Действительно совсем немного, – произнес он с болью в голосе. – Моя дорогая, если бы я мог дать тебе больше. Ты ведь знаешь об этом и знаешь, как это трудно.
– Я не знаю, зачем мы говорим о таких вещах, – беззаботно сказала я. Мне так не хотелось испортить эти два часа, которые мы могли провести вместе, до того, как он вернется к своей другой жизни и другой любви. – Ричард, не волнуйся о своей дочери. Иначе мне будет очень обидно. Я не хочу, чтобы в глубине души ты связывал со мной всякие неприятности.
– Этого никогда не случится, – проговорил он, крепко прижимая меня к себе. – Ты – воплощение всего самого милого и самого прекрасного.
– Но ведь ты сам только что сказал, – запротестовала я, – что, когда ты с Бертой, тебя мучает совесть из-за меня. Ведь ты это имел в виду?
Ричард нахмурился.
– Может быть. Иногда, дорогая. Но по крайней мере ей это неизвестно.
– Ну конечно, сейчас она еще ребенок, но потом, когда она станет старше… когда она будет взрослой женщиной… ей надо рассказать о том, как пуста была твоя жизнь с ее матерью, – проговорила я почти ожесточенно. – Ведь ты же не можешь вечно жить рядом с этой живой статуей… которая никогда не считается с тобой и не имеет с тобой ничего общего, кроме денег.
Никогда раньше я не высказывалась так резко по адресу Марион – и заметила, что для него это было большой неожиданностью.
В какой-то момент я с ужасом подумала, что мои слова могут обидеть его, потому что он выпустил меня из объятий, ушел в другой конец комнаты и достал сигарету из коробки на столе у камина. Я смотрела на него, и глаза у меня горели от непролитых слез, а сердце глухо стучало. Он стоял, не оглядываясь, и, глубоко задумавшись, курил.
– Наверное, мне не надо было это говорить, – наконец не выдержала я. – Я никогда не осуждала Марион и понимаю твои чувства к Берте. Но я так люблю тебя, и меня бесит, что кто-то лишает тебя счастья, пусть даже твой ребенок.