Больше, чем страх
Шрифт:
Я снова стал осторожно ощупывать голову. Наверно, повредили ее гораздо серьезнее, чем показалось вначале. Вскоре, оставив это бессмысленное занятие, я плюхнулся на кровать. Какой радостной и безоблачной была моя жизнь всего каких-то пару часов назад, и в каком плачевном положении я нахожусь сейчас, подумал я.
Как же я из шикарного «Монте-Кассино» угодил прямо на тюремные нары?
Глава 2
Я начал вспоминать, что со мной произошло. Около пяти дня, сидя в ресторане «Монте-Кассино», я находился в обычном расположении духа, ничто не предвещало бурных событий, участником которых я оказался.
Бафф сидела напротив, рядом со своим отцом, доктором наук, а Моник — справа от меня. Обе были
— Сигареты? Сигары?
Голос ее звучал настолько мягко и вкрадчиво, что, предложи она мне гашиш, я бы тоже не отказался. Надо сказать, что не только походка продавщицы сигарет привлекла мое внимание. Из огромного выреза того, что отдаленно напоминало блузку, выпирали пышные груди, которые грозили вот-вот вывалиться наружу. Так что поднос с сигаретами, который она держала перед собой, мог оказаться как нельзя кстати.
Моник ущипнула меня за колено.
— Ах да, — тут же произнес я. — У меня закончились сигареты. Может быть, кто-нибудь хочет закурить. Моник? Бафф? Доктор? Как насчет пачки «Белмонтса»?
Бафф, подперев подбородок тыльной стороной ладони, подалась корпусом вперед. Прядь светлых волос упала ей на лицо и прикрыла один глаз.
— Шелл, у вас же оставалось еще полпачки, — улыбаясь, сказала она. — Так что уделите внимание... нам.
— Да... но я такой заядлый курильщик, — ответил я и взглянул на Моник.
Та, выпятив щеку кончиком языка и слегка подняв изогнутую дугой левую бровь, молчала.
Обе эти девушки поразительно отличались друг от друга. Бафф — девятнадцатилетняя блондинка, мягкая в общении, правда, немного шаловливая. У нее была белая тонкая кожа, пепельного цвета улыбающиеся глаза, длинные белокурые волосы и ярко-красные губы, с которых всегда был готов сорваться смех. Нельзя сказать, что Бафф была красавицей. Просто молодость, свежесть и здоровье, которое излучала она, делали ее весьма привлекательной. Девушек с фигурой, как у нее, в журнале «Вог» не увидишь, а вот для «Плейбоя» она подходила как нельзя лучше.
Если блондинка Бафф казалась мне натурой открытой, то брюнетка Моник с вьющимися волосами, наоборот, загадочной. Эта носила короткую стрижку, и глаза ее были темно-зеленого цвета. Глядя на ее чувственный рот, пухлые, с лиловатым отливом, темно-красные губы, я постоянно ощущал в ней какое-то внутреннее напряжение. Вот и сейчас, выпячивая щечку языком и водя им вверх-вниз, Моник игриво смотрела на меня и молчала. Если дочь доктора можно было бы сравнить с весной, с ее теплым и нежным солнцем, под которым начинает просыпаться природа, то Моник больше напоминала мне жаркое лето.
— Как неприлично с вашей стороны, — вдруг произнесла она. — О чем вы подумали?
— Когда?
— Сами знаете.
— А-а! А то вы не поняли. Лучше пейте свое молочко, как хорошая девочка.
— Это не молочко, а виски. Так что хорошая девочка из меня не получится.
Мне показалось, что она вовсе не пошутила. Правда, я ее мало знал и мог ошибиться. Моник прибыла в Мексику вместе с Баффингтонами, и, хотя я знал, что девушки всего менее двух месяцев назад познакомились на вечеринке в Глендейле, в штате Калифорния, меня не покидало чувство, что они — родные сестры. Не мои, конечно.
Сам доктор, специалист в области биохимии, работающий над проблемой инфекционных заболеваний в Юго-Западном медицинском институте, расположенном неподалеку от места моего обитания, то есть Лос-Анджелеса, был невысок ростом, худощав, носил козлиную бородку и из-за морщинистого лица казался старше своих пятидесяти. К тому же он был лыс, поэтому эта бородка «клинышком» делала его лицо сильно вытянутым и очень узким. Глядя на доктора, складывалось впечатление, что все волосы
Жена доктора Баффингтона скончалась два года назад от паралича спинного мозга после того, как ей ввели третью дозу вакцины Салка. Смерть супруги имела двойной эффект на доктора: он ушел с головой в работу, пытаясь найти действенные средства для борьбы с этим недугом, и всю свою любовь обрушил на их единственную дочь — Бафф.
— Послушайте, Бафф, — обратился я к дочери доктора с улыбкой, — так на чем мы остановились?
— О! Вы с папочкой спорили так, что были готовы порвать друг другу глотки, и совсем не обращали на нас с Моник никакого внимания.
Это она преувеличивала. Мы действительно спорили, но по-дружески. Доктор Баффингтон — хорошо известная в Штатах личность, и не только как ученый, но и как пацифист, ярый сторонник защиты мира любой ценой, большой интеллектуал из числа современных либералов. Он поражал способностью с жаром спорить о вещах, о которых не имел ни малейшего понятия. Ему казалось, что коль он преуспел в работе с разными там микробами и бактериями, то уж и в делах человеческих он разбирается не хуже других. Согласно такой логике специалист, досконально изучивший сексуальную жизнь крокодилов, автоматически становился первоклассным ткачом гобеленов или мостостроителем. Я уже однажды имел случай встретиться с подобным специалистом по крокодилам, который, к моему удивлению, ничего не смог мне поведать о половой жизни аллигаторов. Но тем не менее Баффингтон мне нравился. Он был выразительной натурой, обаятелен, имел широкий круг интересов. В общем, приятный собеседник и отличный малый. Лично у меня доктор вызывал симпатии, но, несмотря на его явно неординарный интеллект и искренность суждений, он, как и большинство высокообразованных людей, казался мне несколько твердолобым. Возможно, из-за своей работы, направленной на спасение человеческой жизни, он вот уже на протяжении многих лет использовал любую возможность, чтобы выступить с протестом против гонки вооружений, потребовать запрещения атомной бомбы или ослабления международной напряженности. Пару лет назад, после одного из своих пламенных выступлений, в котором он призывал американцев возлюбить своих русских братьев, фотография доктора Баффингтона появилась на обложке журнала «Тайм». Несколько недель спустя «Лайф» посвятил ему четыре страницы, на которых автор статьи похищался его «мужеством и неистовым человеколюбием». После публикации этой статьи доктор словно сорвался с цепи. Очертя голову он кинулся путешествовать по стране, сам воздвигал трибуны, с которых произносил зажигательные речи в защиту мира. Часть своих бредовых идей Баффингтон за обедом выплеснул и на меня. Я имел неосторожность с ним не согласиться, и мы заспорили. Свой сентябрьский отпуск доктор специально приурочил к проводимому в сентябре в столице Мексики Международному форуму мира. Сегодня днем он выступал на нем с речью. Бафф, Моник и я присутствовали в зале «Беллас-Артес» и слушали, о чем говорит этот пламенный борец за мир. А говорил он о необходимости мирного сосуществования с Россией, что само по себе представляло полную нелепость. Любому, имевшему дошкольные знания о той агрессивной политике, которую проводят коммунисты, речь доктора должна была показаться сущим бредом. За обедом мы затронули тему его выступления, и между нами вспыхнул спор. Наш пацифист уже приложился к четвертому стакану виски со льдом и теперь с жаром отстаивал свои идеи.
— Доктор, — сказал я, — вне всякого сомнения, ваша речь на открытии форума была воодушевляющей. В своих выступлениях вы умело расставляете акценты и увлекаете аудиторию. Но мирное сосуществование с коммунистами, к которому вы призывали, — полный абсурд, поскольку...
— Вот-вот! — прервал он меня. — Видите, с каким раздражением вы об этом говорите? Почему же такая нетерпимость?
— У кого? У меня?
— Да. Но неужели нельзя быть более благожелательным?
— К кому?
— Шелл, образумьтесь. Мы должны с ними мирно сосуществовать. Или вы не верите, что Хрущев хочет мира с американцами?