Больше, чем ты желаешь
Шрифт:
— Я и не ждал, что ты это одобришь, — вздохнул Люк. — Свобода обошлась мне гораздо дороже, чем три сотни баксов. Я узнал, что никакие права человека не смогут мне дать ответа, из-за чего я должен рисковать своей жизнью.
Брай помолчала.
— Мой отец, Шелби и даже Рэнд… они так рвались на двоенную службу, что мне трудно понять, почему ты поступил иначе.
— Они были убеждены, что сражаются за правое дело
Брай непонимающе покачала головой.
— Я не был одинок в этом. Бри, хотя у каждого были свои причины. В тот июль в городе не раз возникали мятежи. Тысячи мужчин принимали в них участие. Они начались с протеста
Были подняты войска. Два вооруженных корабля стояли в Гудзоне и Ист-Ривер, чтобы защитить банки от разграбления. Баррикады, подобные тем, что строились в Париже во время французской революции, перекрыли все улицы. Сражался каждый дом, каждый человек.
В какой-то момент толпа стала избивать негров. Христианский приют для цветных был атакован и сожжен. Двум сотням детей удалось убежать, пока тысячи мятежников штурмовали главный вход. На улицах ловили цветных мужчин и женщин, их били, а чаще убивали.
Брай содрогнулась.
— Ты хочешь знать, был ли я одним из них? — спросил Люк.
— Мне даже в голову не приходило, что ты мог оказаться одним из них, — тихо ответила Брай. — Я только пытаюсь представить, какой там был ужас.
— В конце концов мятеж был подавлен и город поставлен на колени. Что случилось дальше, не поддается описанию.
Люк лег на спину и уставился в потолок, рассмеявшись сухим, хриплым смехом.
— Ты, наверное, удивляешься, как нам удалось выиграть войну? Я могу высказать тебе только собственные соображения. Причиной тому было не наше желание, а его полное отсутствие. Мы хотели, чтобы все поскорее закончилось.
— Именно по этой причине ты и пошел в добровольцы? Тебе хотелось поскорее покончить с этим?
— Да. Частично. Пойми меня правильно, Брай. Я всегда считал важным сохранение Соединенных Штатов, но во время мятежа я решил не рисковать своей жизнью. Двенадцать тысяч людей были убиты во время уличных боев — и ради чего? Месяц спустя вербовка продолжалась, и никто не посмел протестовать. За меня уже была внесена плата, поэтому я мог избежать воинской службы. Таковы были правила. Но я сделал собственный выбор. Возможно, тебе покажется смешным, но это было крайне важно для меня самого. Я боролся за свою свободу.
— И ты ее получил? — спросила Брай.
— Я не знаю. Хочется верить, что получил, пусть даже в малой степени.
— А почему ты поступил в инженерные войска?
— Потому что я знал эту работу. Я не меткий стрелок, но я умею взрывать мосты. Ты считаешь меня трусом, Брай?
— Нет!
— Но когда я тебе сказал, что согласился за плату уклониться от военной службы…
— Я не понимала. Я думала…
— …что я трус, — закончил за нее Люк. — Все правильно. Я и сам думал над этим. Каждый человек задумывается, какой путь выбрать, когда сталкивается с подобным выбором.
— Ты должен ходить с высоко поднятой головой, Люк. Ты поступил, как тебе подсказала совесть. Разве имею я право судить тебя?
— Ты должна судить обо мне по моим поступкам. Они говорят сами за себя.
— Мое мнение так важно для тебя. Люк?
Люк задумался. Каким бы ни
— Да, — ответил он, наконец. — Важно.
В его ответе прозвучала убежденность, и это ее тронуло. Брай открыла рот, чтобы сказать ему об этом, но Люк остановил ее:
— Давай спать, Бри.
Она улыбнулась: он всегда знал, когда остановить, чтобы она не сморозила какую-нибудь глупость.
— Ты обещал, что постараешься никогда не раздражаться — прошептала она.
Люк тихо рассмеялся. Он заснул только после того, как услышал ровное дыхание своей жены.
Прошло три дня, и наконец Оррин вызвал Люка и Брай к себе в кабинет и заявил, что счета в их бухгалтерских книгах в полном порядке. Он сообщил им эту новость рано утром, как только поднялся и еще не успел сделать ни одного глотка спиртного. Тон Оррина был вежливым, поведение дружелюбным. Он поздравил Люка с качественной работой и с тем, что тот сумел извлечь выгоду из старых досок и шифера, которые могли бы просто отправить на свалку, Оррин делал вид, что не замечает Брай. У нее создалось впечатление, что отчиму было очень важно похвалить Люка в ее присутствии.
Странность этой аудиенции не давала ей покоя. Она без конца анализировала ее и наконец пришла к выводу, о котором позже сообщила Люку;
— Он ничего не забыл и не простил. Тебе надо подумать, как отблагодарить его за его любезность.
Люк подумал и в этот же вечер пригласил Оррина сыграть в карты. Он сознательно позволил Оррину выиграть у него в этот вечер и в три последующих. Только на пятый день он стал потихоньку отыгрываться.
В начале ноября плантаторы и их семьи начали возвращаться на свои плантации. Они приезжали из своих летних домов, расположенных в верховьях Купер-Ривер, и с островов, протянувшихся вдоль побережья. За ними двигались целые караваны повозок с багажом. Некоторые семьи по дороге домой останавливались в «Конкорде», чтобы немного отдохнуть и развлечься. Оррин сетовал, что его дом превратился в караван-сарай, но на самом деле был рад гостям и оказывал им радушный прием.
Так как Элизабет все еще не оправилась после смерти сына, в обязанности Брай входило развлекать женщин и детей. Мужчины часто наведывались в кабинет Оррина и выходили оттуда, едва держась на ногах. Жены относились к этому философски, а дети смеялись.
Эти визиты были для Брай одновременно облегчением и тяжелой нагрузкой. Она была рада, когда гости уезжали и в доме наступала тишина. Она с нетерпением ждала ночи, чтобы, лежа в объятиях Люка, рассказать ему, как прошел день. Он позволял ей говорить все, что приходило на ум, а когда ее мысли возвращались к брату, что происходило довольно часто, он слушал ее очень внимательно и не сердился, если ей хотелось поплакать.
Поминальная служба по Рэнду была запланирована на третье воскресенье ноября. Это утро было памятно тем, что Элизабет Фостер впервые со дня своего возвращения из Чарлстона вышла из дома. Войдя в церковь под руку с мужем, она выглядела хрупкой, как старинный фарфор. В уголках ее глаз появилась тонкая сеточка морщинок. На фоне черного атласного платья и черной шляпки ее кожа казалась прозрачной. Рядом с ней Оррин выглядел краснощеким здоровяком. И никто не догадывался, что у него больная печень.