Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки

Каржавин Владимир Васильевич

Потянуло курить. Алексей достал золочёный портсигар, вынул папиросу…

– Дядь, дай закурить…

Балезин обернулся. На него смотрело интересное существо. Небольшого роста, худощавый, с веснушчатым носом, парень казался совсем юношей, лет шестнадцати-семнадцати. Вот только тяжёлый нагловатый взгляд говорил о том, что ему от роду отнюдь не семнадцать, а много больше. И ещё: у него были некрасивые редкие зубы, а на левой щеке выделялся шрам. Впрочем, шрамами как результатом частых поножовщин были отмечены многие обитатели Хитровки.

Согласно

легенде, Балезин должен был появиться в Москве как французский гражданин, у которого отец француз, а мать русская. И говорить он должен был и по-французски, и по-русски, причём чисто, как многие из дворянских семей. Но сейчас перед этим хитровским жиганом Алексей решил немного покуражиться, ведь ещё в гимназии он состоял в драмкружке, участвовал в постановках. – Что есть такое закурь-ить?

На ломаном русском приходилось иногда говорить в оккупированных немцами Риге и Варшаве, где он по заданию Батюшина работал нелегалом.

В ответ парень слегка раздвинул указательный и средний пальцы на руке и несколько раз поднёс к губам. Взгляд его стал ещё более наглым. Алексей снова достал и раскрыл портсигар. Одну папиросу парень заложил за ухо, вторую вставил в рот. Балезин щёлкнул французской зажигалкой.

– Благодарствую, – буркнул незнакомец и исчез в толпе. Балезин не успел даже посмотреть ему вслед. Если бы он знал, какую зловещую роль и не однажды сыграет в его судьбе этот малорослый тип.

* * *

До войны антикварных лавок в Москве было великое множество. В условиях Гражданской войны и разрухи остались единицы. В одну из таких лавок близ Хитровки и заглянул Алексей Балезин, он же «подданный Франции» господин Дюваль. Хозяин лавки, немолодой толстяк в потёртом костюме-тройке неопределённого цвета, встретил его слащавой улыбкой:

– Чем могу служить?

Алексей, как и намечал заранее, заговорил по-французски. Но, видя, что собеседник не понимает, перешёл на русский. – Меня интересуют произведения искусства.

– А что именно?

– Живопись, желательно западноевропейская.

Толстяк развёл руками:

– Что вы, что вы… Это вам не Париж, это Москва. Даже пять-шесть лет назад при Николае Александровиче такой товар можно было приобрести только на аукционах.

Балезин-Дюваль неторопливо осмотрел содержимое лавки. Потом спросил:

– И как же мне попасть на такой аукцион?

Хозяин лавки замахал руками:

– Помилуйте, какие аукционы могут быть в Москве тысяча девятьсот девятнадцатого года… Лучше возьмите сервиз на двенадцать персон – стоящая вещь: дрезденский фарфор, восемнадцатый век. Ещё могу предложить голландские подсвечники с позолотой. Или хрустальные бокалы для шампанского на четыре персоны. Хотите взглянуть?

В ответ Алексей слегка улыбнулся и покачал головой.

– Напрасно, напрасно, – не унимался толстяк. – Сейчас всё национализируют. Книжные лавки уже собственность Московского совета. Торопитесь, скоро и до меня очередь дойдёт. Могу скинуть процентов этак двадцать.

Балезин-Дюваль

с видом разочаровавшегося ценителя искусства направился к выходу. Толстяк окликнул его и с завидным проворством встал на пути. Лицо хозяина лавки из приветливо-слащавого стало серьёзным.

– Что у вас есть?

– Не понял… ах, да… а вы что хотите: доллары, франки?

У толстяка загорелись глаза:

– Где вас найти?

Алексей назвал номер в гостинице «Метрополь». Но имени своего не назвал.

… Через час он устало опустился в кресло в своём номере. Снял сапоги, вытянул ноги и… задремал.

Его разбудил осторожный стук в дверь. Неужели толстяк? Что-то быстро. Балезин открыл. На пороге стоял бородатый господин среднего роста, в очках, в светлой парусиновой толстовке и такого же цвета шляпе.

– Вам кого?

– Господина Дюваля. Войти можно?

Только сейчас по голосу Алексей узнал, что стоящий перед ним человек не кто иной, как Сергей Генрихович.

– Преклоняюсь перед вашим искусством перевоплощения, – уважительно, с улыбкой произнёс Алексей, закрыв дверь.

– Спасибо, но восторги после, – Отман тоже устало присел в кресло напротив, снял шляпу, очки, отклеил бороду. – Время не ждёт, давайте сразу к делу.

Балезин подробно рассказал обо всём увиденном за день. Отман внимательно слушал. Потом стал комментировать:

– Те два, что за вами следили на Хитровке, это так называемые смотрящие. Они докладывают Кошелькову обо всём интересном, что происходит на рынке и вокруг.

– Так может, организовать за ними слежку и выйти таким образом на Кошелькова? – прервал Отмана Балезин.

Тот улыбнулся:

– Дорогой Алексей Дмитриевич, конспирация существует не только там, где вы служили, я имею в виду разведку и контрразведку. Бандитские главари уровня Кошелькова тоже отличные конспираторы. Поэтому «смотрящие» передают информацию не лично Яньке, а двум-трём его ближайшим дружкам. Где и когда? Попробуй уследи: Хитровка пестра и многолюдна. А вот те уже докладывают самому Кошелькову. И у Кошелькова здесь, на Хитровке – Хиве – таких «смотрящих»-информаторов с десяток, а то и более. Если кто-то один что-нибудь скроет или, наоборот, будет «гнать туфту»… я имею в виду сообщать то, чего не было, это сразу обнаружится. Словом, информация самая достоверная.

Сергей Генрихович замолчал, виновато посмотрел на Алексея, как бы прося прощения за то, что взялся поучать взрослого, прошедшего войну человека, да ещё к тому же служившего в контрразведке. Потом продолжил:

– Но не расстраивайтесь. Сегодняшний день, ваш первый день работы на живца, можно считать удачным.

– Серьёзно?

– Да, да. Дело в том, что хозяин лавки, некто Вербицкий Тимофей Владиславович, по прозвищу Тимка-Хорёк, – известный вор, аферист и скупщик краденого. Специализируется на антиквариате. Вышел на свободу после февральских событий семнадцатого. И, что очень важно, несколько лет назад проходил по делу и был осуждён вместе с отцом Кошелькова.