Большие и маленькие
Шрифт:
Притихшая Люся цепко всматривалась в сестру – та словно прислушивалась к тому, что говорила. Как будто искала в своих словах что-то, что там есть наверняка, не может не быть – но вот никак почему-то не отыскивается. И она рассказывает это – не впервые, конечно, наверняка рассказывала Ольге – чтобы поискать еще раз: где-то здесь, не может не быть.
– Стою на крыльце. Сумерки уже. А купол на нашей церкви еще слегка краснеет. Помню, детвора на велосипедах пронеслась, и тишина. И так мне грустно стало. Ужасно. Горло перехватило. Думаю, ну что я поеду. Как это будет, зачем? Она там. И мне сейчас туда приехать… здрасьте… Не знаю… В общем, вернулась
– Она кассиром в банке работает, – вставила Ольга.
– Пока я добралась, ее в больнице уже не было. Это мне медсестры потом рассказали, как все было. Она какой-то подружке звонила, делилась. Я когда приехала, он в коридоре лежал. Представляешь? Не то что в палату, даже снимок еще не сделали. Не знаю, почему так. Никакого внимания. Сволочи. Бросили, и лежит. Главное, разве я могла подумать, что… вот так. – Выкинула вперед руки, будто это «вот так» распростерлось прямо перед ней. – Она же при нем. Любимая женщина. Я же думала, она позаботится. Всего добьется, что нужно… А она… просидела над ним всю ночь. Там же, в коридоре, стул ей вынесли… А Леша уже не говорит, правая половина вся… Поднял левую руку, показывает, мол, видишь, как вышло… как оно вышло… Ну, что, я всех на уши поставила, грымзе какой-то в регистратуре халат разорвала. И тогда, конечно, начали все делать. Томограмму, в палату определили, прописали лекарства. Но поздно уже. До следующего утра Леша не дожил. Врач палатный меня успокаивала: завтра прооперируем…
Люся принялась за пюре с котлетой. Проголодалась.
Стукнули ворота, запрыгал, гремя цепью и радостно повизгивая, Мальчик.
– Катя, – констатировала Маша.
Цепь затихла и, звякнув, высыпалась на брусчатку двора. Раздался радостный певучий лай и следом бешеный цокот и царапание когтей: Мальчик метался по двору – два прыжка влево, два прыжка вправо, насколько хватало места между грядками и газоном.
Хлопнула входная дверь.
Мальчик унесся на задний двор.
Вошла Катя, поздоровалась. Обнялись, Люся снова промямлила «соболезную».
– Как ты выросла, Катюш. Ростом в папу.
И екнуло внутри: вот и она, со второй же фразы – сразу следом за «соболезную», научилась говорить буднично.
«А что говорить? – урезонивала себя. – Что-то же нужно говорить».
Катя, как и мать, сдержанна. Но сдержанность ее другая – бросилось Люсе в глаза – неуверенная, опасливая.
Ей открылся лишь самый краешек, но она чувствовала, в какую долгую мучительную драму была вписана Лешина смерть. Леша умер – а драма продолжается.
– Зачем собаку спустила? – спросила Маша сухо, строго.
– Пусть побегает, – с некоторой заминкой ответила Катя, не взглянув на мать. – Сколько дней уже.
Села за стол.
– Есть будешь?
– Нет.
– Ну, сама теперь будешь его ловить. На цепь сажать.
Катя в ответ лишь пожала неопределенно плечами.
– Если на ночь оставить, опять полезет по дворам. Мне потом выслушивать.
– Хорошо. – Катя рассматривала дальнюю стену. – Я посажу.
– С ним Леша управлялся, – сказала Маша Люсе. – А мне, подумай, каково с этой тушей. В нем центнер весу. Понял, что Леши больше нет, наказать его некому. Наглеет понемногу. – И продолжила: – Столько всего было, Люсь. И скандалы, само собой.
Катя заметно напряглась. Губы сжались плотней.
– Он все
Улыбнулась. Без горечи – скорее, устало.
Катя сидела бочком, смотрела в сторону. Понимала, о чем говорит мать. Знала в подробностях. Не жаждала услышать снова, но терпела: пусть. Видно было, пришла из-за тетки, из вежливости – посидеть, отбыть номер.
– Сколько раз в церковь его звала. Пойдем, там помогут. Даже если разводиться, пусть все будет по-хорошему. Про развод заговаривали, но… Ему дом жалко было продавать. Мне страшно… Придумывала себе постоянно какие-то надежды, цеплялась… В церковь не пошел. Не послушал. Ты его помнишь… отшучивался, как обычно. Мы, говорит, пойдем другим путем. «Тебя тоже люблю. Но по-другому…» По-другому, Люсь… Все у него по-другому… умник… Юбилей у нас был прошлой осенью. Забыл. Вспомнил только под Новый год.
Ольга уже мыла посуду. Маша встала, собрала грязные тарелки, поставила в мойку.
Катя успела шмыгнуть прочь из кухни.
В холле на комоде обнаружилась пачка «Парламента»: забыл кто-то из приходивших на похороны. И Люся не удержалась. Больше года не курила. Но от одной же ничего не случится – успокоила она себя. Примостилась за углом дома, у перил веранды. Никотин спасительно шарахнул по организму.
За недостроенным кирпичным забором появился сосед в наброшенном на плечи сером бушлате. Помахал ей рукой, она ответила. «Наверное, Леша нас когда-то знакомил». Прикрывшись рукой от низкого предвечернего солнца, сосед с интересом рассматривал пятачок Машиного двора перед домом. По характерной возне – цокот когтей, позвякивание металла, ворчание и сопение – Люся догадалась, что там происходит. Выглянула. Зрелище и впрямь впечатляло.
Маша с Ольгой тащили к будке Мальчика. Цепь к ошейнику была уже пристегнута. Вцепились обеими руками. Пес поскуливал и упирался, и чем ближе к будке, тем упирался отчаянней. Дергал головой, пытаясь вырваться из ошейника, отчего Машу с Ольгой потряхивало. Ольга закусила от боли губу – цепь врезалась в руки, – но не отпускала.
Тащили молча. Покряхтывали только и отдувались.
Встретившись взглядом с Ольгой, Люся затоптала сигарету и бросилась помогать. Как только подхватили болтавшийся конец цепи – собачий центнер рванул; затопали и зашаркали у нее за спиной подошвы, натянулась цепь… успела, все-таки успела защелкнуть карабин на металлической петле, приваренной к столбу возле будки.
Женщины отошли в сторонку. Ольга и Маша переводили дыхание, поправляли платки.
– Совсем оборзел, – сокрушалась Ольга. – Как же ты с ним?
– Да как. Пусть сидит. Надо бы замок повесить, чтобы Катя не отпускала.
Сосед на крыльце курил.
Маша посмотрела на него и отвернулась.
Вечером ей позвонила мать. Говорила вполголоса – Вадик еще спит, первый выходной за месяц, и то, считай, до обеда, потом в магазин, за новым инструментом. Интересовалась, удалось ли убедить Машу не обижаться. Маша сидела рядом.