Большие и маленькие
Шрифт:
– Мой-то на ребёнка решился. А мне страшно, – шепчет Ирина. – Ох, страшно, Тамара Егоровна. Уже год почти. А я всё никак. Вдруг, как у Машки. Она-то в браке так и не забеременела.
– Всё страшно, детонька, – отвечает Тамара и тянется за бокалом. – И не родить страшно, и родить. Привыкай.
– Ох, привыкаю, Тамара Егоровна, привыкаю.
«Да-да, природа», – рассеяно думает она, разглядывая ворсинки травы в швах керамических ступеней.
Серёжке только что исполнилось десять лет. С отпуском у Олега не получалось. На выходные они уехали на дачу его сослуживца. Дача, как
– Ух ты! А здесь сколько!
– Я тоже вижу. Вон, за сосной.
И какая-то тонкоголосая птица, долго сопровождавшая грибников, вставляла забавные протяжные восклицания в их диалоги. Тамара шла за ними неторопливо, закинув пустое пластмассовое ведро на локоть. Корзина была одна, её отдали Серёжке. Чтобы почувствовал себя настоящим грибником. Как на книжных картинках. Вдыхала лесной дурман, смачно хрустела сучьями. Впереди мелькали родные русые затылки. Дрейфовали в разные стороны, смыкались над очередной грибной россыпью. То исчезали совсем за деревьями, то вспыхивали на тропинке под отвесным лучом.
Время от времени они вспоминали о ней. Звали:
– Догоняй!
Она махала им: идите, я следом.
И в следующую секунду Серёжа с Олегом снова впадали в собирательский раж, пускались рыскать по невидимым грибным лабиринтам.
Ей и ночью потом снились их затылки. То исчезали, то вспыхивали снова.
Олег поймал себя на том, что стыдится разглядывать детей.
Злобно одёргивал себя и отводил глаза всякий раз, когда, забывшись, засматривался на мальчишек и девчонок, заполонивших его двор: на веснушчатые скулы, на чёлки, прилипшие к потным лбам, на квадратные молочные зубы, вонзающиеся в шашлычную мякоть.
Тамаре рассказывать не стал. Списал на испорченные нервы.
Не то чтобы он боялся дать волю своей тоске по отцовству – она, кажется, единственная возвращала ему опору в удушливом хаосе, помогала вспомнить, как прекрасен нормальный мир, в котором мужчины любят женщин, дети – родителей, в котором не приходится ненавидеть самых дорогих.
Страх точно был. Но другой. Что-то было в этом запретное. Недозволенное лично ему.
И Олег запирался на все замки. Держался сухарём, с которым ни один ребёнок не заговорит без крайней необходимости.
Толя застал его врасплох.
Олег относил разобранный мангал в пристройку за гаражом и наткнулся на мальчишку, охотившегося за воробьями его рыболовным сачком. Сачок был взят без спроса из кладовки, и Олег уже собирался высказать, что, дескать, не для того эта вещь предназначена, и выгнуть сурово бровь.
– Дядя Олег, – сказал Толя, небрежно роняя сачок поперёк скамейки. – А Серёга был боксёр?
Олег открыл дверь в кладовку, уложил мангал в лоток с щебнем – щебень удерживал золу и окалину, осыпавшуюся с мангала – и только после этого, повернувшись к терпеливо дожидающемуся Толе, ответил:
– Перворазрядник.
Толя
– А это круто?
Чувствуя, что мальчишка настроен на затяжной разговор, Олег собрался было от него отделаться, ответив коротко и неинтересно. Но сделал ровно наоборот.
– В семнадцать первый взрослый выполнил, – он задумчиво растягивал слова, будто то, о чём говорил, допускало ещё какие-то раздумья, последствия. – Для такого возраста очень даже неплохо. У меня, к примеру, не получилось… Если бы дальше пошёл, через год-два запросто мог до камээса дотянуть. – Помолчал, исподлобья оглядел Толю. – Но не захотел.
– Почему?
– Ну, – Олег откашлялся; делал это уже рефлекторно – так проще всего было нарезать паузы, совершенно необходимые в опасных разговорах о сыне. – Охладел к боксу. Бросил.
– Так вот взял, и бросил?
Откашлялся.
– Взял и бросил. Пришёл с тренировки, поужинал и говорит…
Олег спросил себя, так ли необходимо рассказывать всё это мальчику Толе, троюродному племяннику с пухлыми щеками неженки… Столько времени отмалчиваться, чтобы разболтать мимоходом случайному, мало что понимающему слушателю.
– Говорит: «Больше не буду боксом заниматься. Надоело». Я сначала не поверил…
– Ругали его?
Вот и нарвался, недолго пришлось ждать.
– Что? – Олег смутился не на шутку. – С чего ты… почему спрашиваешь?
– Так это… столько тренироваться, тренироваться. А потом вдруг, раз, и бросить. Неправильно как-то, да?
Олег двинулся к скамейке. Толя последовал за ним.
– Не без этого, ругал, – как можно спокойней сознался Олег. – Жалко было. Его же трудов – понимаешь? – жалко. И перспективы открывались. Но… не переубедил.
Поднял сачок, понёс его в кладовку.
– Я тоже боксом буду заниматься, – заявил Толя. – Осенью пойду.
– Ну-ну, – кивнул Олег.
А сам подумал, что этот не для бокса.
Не того замеса.
К тому же растёт без отца. И мать его, Галина, похоже, не из тех, кто справляется в одиночку.
Увы, сплочённость Мукачевых оказалась недолгой. Всё закончилось как-то незаметно, само собой сошло на нет: суетливые времена не благоволили семейным ценностям. Всё реже собиралась родня у Тамары с Олегом. Что в будни, что в праздники – у каждого обнаруживались дела непреодолимой важности, каждый звонил с упреждающими извинениями – дескать, никак не выбраться, увязли с головой. Потом и звонить перестали.
Тамара и Олег попробовали сами поездить по гостям. Ничего путного. Приличия соблюдались дотошно – разговоры не клеились.
– Проект завершён, всем спасибо, – подытожил Олег, когда они возвращались с очередного натянутого вечера, и от дальнейших попыток приманить обратно родню отказался наотрез.
Роль несчастного родственника ему не подходила.
И Тамара начала готовиться к собственному – затяжному изматывающему финалу: дожить, сколько должно, один на один с Олегом, который был когда-то лучшим мужчиной на свете, а теперь не пробуждал в ней ничего кроме тихой жалости – стыдливой и неотступной.