Большие истории для маленького солдата
Шрифт:
II
Первыми путника заприметили пастухи.
– Что? – только и вымолвил первый пастух.
– Куда? – спросил второй.
Скупость служила им второй натурой, к тому же произносить слова на равнине было, прямо скажем, небезопасно. Неистовый ветер хватал их за шиворот, выворачивал наизнанку и опрокидывал вверх тормашками, пока не перемешивались все буквы. Нередко случалось, что твое сердечное приветствие при встрече закадычного друга долетало до его ушей в настолько искаженном виде, что хоть стой, хоть падай: ему слышалось, что ты вознамерился его убить и ограбить.
Путник наверняка
– Туда. Жить.
Пастухи закивали, хотя и сочли его чокнутым. Кому в те дни могло взбрести в голову поселиться в Бадуме?
Внезапно один из пастухов встревожился. Тихомолком он указал на кучку камней, усеивавших нагорье. За ней промелькнула чья-то нога. Над другой кучкой показались две маленькие головки. Раздался злобный смешок.
Пастухи поспешили дать деру.
В ту пору в окрестностях Бадума орудовали шайки беспризорников. То были малолетние сорванцы, по которым плакала тюрьма, прирожденные мстители, будущие воры, вымогатели и убийцы.
Первый камень упал путнику прямо под ноги. Не успел он ступить и трех шагов, как камни посыпались на него градом, и к полуразрушенным городским воротам Бадума он подошел весь в шишках и царапинах.
Один из шкодников, парнишка не старше семи лет, со сломанным боксерским носом и такой прозрачной худобой, что было видно, как бьется его сердце, натянул рогатку. С жужжанием зеленой мухи черепок пронесся по воздуху и вонзился в городские ворота.
Путник вскрикнул и ощупал ухо, из которого хлынула кровь.
Поднялось радостное ликование.
Только после шумного появления возле городских ворот начальника полиции и его подчиненных беспризорники разбежались.
– Стоять! Именем закона! – крикнул начальник полиции скорее для проформы, потому как сорванцов уже и след простыл. Он бросил осуждающий взгляд на чужака, который все еще сжимал кровоточащее ухо. Затем посмотрел на торчащий в воротах черепок. И лишь тогда заметил, что у незнакомца оторвана мочка уха – она все еще подрагивала на кончике черепка.
– Вы что-нибудь видели? – угрожающе осведомился начальник полиции.
Путник помотал головой.
– Здесь что-то случилось?
Путник снова помотал головой.
На том разговор и закончился.
Странник разместился в пустующей пекарне за базарной площадью, в самом конце проулка вдоль высокой стены монастыря. В тот же вечер над входной дверью появилась деревянная вывеска.
Антуан из Парижа: домашние пироги с мясом!
Жители Бадума лишь пожали плечами – какая чепуха! Последнюю свинью съели аж десять лет назад, а бадумские козы славились тем, что давали молоко, демонстрировали чудеса эквилибристики и даже могли определять время, вот только мясо у них оказывалось несъедобным. Они пожирали все, что попадалось им на пути, то есть по преимуществу песок и камни. То, что оставалось после разделки туши, было каменисто-песчаным, как берег реки, и даже в маринаде из оливкового масла, десяти зубчиков чеснока, пучка зелени и двух долек лимона не приобретало никакого вкуса.
III
Жила в ту пору в Бадуме ни на что негодная девочка. Если случалось ей пасти коз, она теряла
Девочка была ничья. Эка невидаль. В Бадуме свирепствовали землетрясения. А о сиротских приютах никто слыхом не слыхивал.
Жила она в старом, заброшенном колодце. Когда-то в нем была вода, а вокруг кипела городская жизнь – до великого землетрясения, опустошившего колодец.
Девочку звали Нинетта. В колодце она ютилась с младшим братом Лоботрясом III. Жить там было не так уж неудобно, как вы могли бы подумать. На дне хватало места для стола с двумя табуретками. Стол одновременно служил кроватью. Расковыряв кладку, Нинетта вынула несколько рядов камней из округлой стены и использовала образовавшуюся нишу для хранения нехитрой домашней утвари: двух половинок тарелки, ножа, ложки и чашки без ручки. То были предметы, украденные ею во время злополучного мытья посуды.
Веревочная лестница, в прошлом висевшая в колодце, давно пропала. Взамен прежней Нинетта соорудила винтовую лестницу из тридцати крупных тарелочных осколков, возносившуюся вверх с самого дна.
Зимой Нинетта и Лоботряс III разводили огонь. Дым взвивался по узенькому дымоходу, проложенному ими в кирпичной стене. Когда шел дождь, они закрывали колодец крышкой. А летом лежали на столе-кровати в прохладной глубине, смотрели в темно-синее ночное небо и считали звезды: «Раз, два, три». Больше звезд из колодца видно не было. Временами выглядывала луна, заливая таинственно-голубым светом причудливые рисунки из царапин и ложбинок на стенах колодца. Дети придумывали им названия.
– Мать, – произносил Лоботряс III. – Отец. Дом.
– Волк, – говорила Нинетта. – Ураган, богатство.
Однажды Лоботряс куда-то запропастился. Исчезновение младшего брата не удивило Нинетту. Он от рождения был перекати-поле. В три года он уже в одиночку скитался по нагорью. Находил яйца голубей, из-за отсутствия деревьев гнездившихся в норах. Ловил и жарил на костре крыс и точно знал, у какого из чахлых растений есть корни, утоляющие жажду. В своей страсти к бродяжничеству не раз подвергался опасности. Он был весь в шрамах, а упав как-то со скалы, повредил, на свою беду, правую руку. Из нее ушла вся сила, так что ни одна детская шайка не принимала его в свои ряды. Ведь одной рукой тырится меньше, чем двумя. Вообще-то, Лоботряс III не был братом Нинетты. Равно как Лоботряс I и Лоботряс II. В один прекрасный день они просто возникли непонятно откуда, как кошки. И так же, как кошки, внезапно исчезли.
И все же в тот вечер, когда на краю колодца снова показалась луна, Нинетта поймала себя на том, что непроизвольно повернулась лицом к каменной стене и прошептала придуманные ими с Лоботрясом названия.
После чего провалилась в сон без сновидений.
IV
В какой именно день это случилось, никто в точности потом не помнил. Может, в воскресенье, а может, и в понедельник. Утром, но, возможно, и в полдень или аккурат под вечер; воспоминание это стерлось из памяти. Только в то утро, днем или вечером воскресенья или понедельника улицы Бадума вдруг заполнил нежнейший аромат. Он закружил по переулкам, огибая углы домов, взвиваясь по лестницам и опускаясь в подвалы. Аромат был сладковато-копченым, пряным с горчинкой.