Большие каникулы
Шрифт:
Сережке 14 лет. Когда меня Вилен знакомил с ним, то сказал:
— Это наш «Прощайте, голуби». Большой специалист головы голубям откручивать.
Так мы познакомились с Сережкой Бобриковым. Второй раз я его увидел, когда он шел к себе домой, держа на веревке лохматого пса. Пес огромный. Дворняга. «Прощайте, голуби» Полканом его назвал. На одном боку у пса было рыжее пятно и черное, а на другом — черное и коричневое. Одно ухо заваливается. Он был весь в репьях и очень пыльный. Язык набок, как флажок. Хвостом из стороны в сторону чирик-чирик-чирик. Потом стал гоняться
— Куда ты его ведешь? — спросил я Бобрикова.
— Да тут недалеко. — Он подвел меня к забору, ткнул пальцем в приклеенную, к доске бумажку. — Читай, — говорит. — Только этот бой уже состоялся.
Я стал читать: «Объявление! Всем! Всем нашим! Сегодня будет бой между псом Полканом и котом Яшкой. Все будет происходить на паляне Зеленуха. Время мачта назначено, как только солнце костьнется поломанной сосны. Приходите, будит очень весела! С. Бобриков».
Прочитал я его воззвание и спросил:
— А ты в каком классе учишься?
— В шестой перевалил. Два года в пятом сидел.
— А объявление ты нарочно безграмотно написал? — спрашиваю.
— Вот еще… — смеясь, ответил Сережка.
— Тут миллион ошибок, — показал я на его объявление.
— Сосчитал! Да тут и букв-то не больше, чем пятьдесят.
— А животных, — спрашиваю, — зачем стравливать?
— Интересно, — говорит. — Это мы с Зябликовым придумали.
— А вы что, нормальные или того?..
Сережка даже покраснел от злости.
— В зоб хочешь за это?
Я не знаю, чем бы все кончилось, если бы его не позвали домой. Привязал Сережка Полкана на цепь, а сам в дом пошел. Заглянул я к ним во двор через щель в заборе. Будка Полкана находилась в самом конце двора. Проволока натянута от будки до калитки. Когда Сережка ушел к себе в дом, я через выломанную доску в заборе позвал Полкана. Пес медленно подошел ко мне. У меня был кусок хлеба, я нес его своему Франту в конюшню, но решил отдать Полкану. Кинул я хлеб. Он, как фокусник, клацнул зубами, и хлеба как не бывало. Полкан лизнул мне руку, как будто хотел сказать спасибо. Пригляделся я к нему и заметил на носу большую царапину и запекшиеся капельки крови. Он от времени до времени лизал царапину языком. «Наверняка, — подумал я, — это у него после драки с котом». Попросил я у Полкана лапу. Он мне ее дал. Стал я гладить руками его лапу, а он тут же лег на траву и хвостом повиливает. Я спросил: «Кто же это тебя так?» Он стал поскуливать, глазами своими умными моргать и грустно на меня глядеть.
Вот тогда-то я сказал Полкану: «Ничего, друг, ничего, скоро приду к тебе с аппаратом ПШИК-1, и мы поговорим с тобой по душам».
Ушел я домой. Забрался на чердак и стал думать о Полкане. Я решил узнать все-все про этого пса, а уж когда узнаю, то поговорю с Сережкой по-своему (хотя Бобриков очень здоровый). Слышу, кто-то взбирается ко мне по лестнице… Показалась голова Вилена, а после и Семен забрался ко мне на чердак.
Семен и Вилен улеглись на соломе. На чердак залетела стрекоза. Мы поймали ее и по очереди стали глядеть друг на друга сквозь прозрачные крылышки. Семка задал вопрос:
— Зачем стрекозе прозрачные крылья? Почему они не такие, как у жука?
— У жука тоже прозрачные, только у него еще есть толстые футляры для крыльев, — сказал Вилен.
— Крылья у стрекозы прозрачные для красоты, — утверждал я.
Поспорили о стрекозе.
Потом я показал ребятам написанное Бобриковым объявление. Сообща решили, что Сережке следует всыпать за кошку, собаку и за голубей. Вписали это в свой план.
Ребята! Вы спрашиваете меня: как обстоит дело с нашим музеем боевой славы и что же это Кумач так и не помог нам с помещением?
Стоп, ребята! Его не обвиняйте. Он просто не хотел, не подумав, говорить: «Будет, ребята, сделано». Сложно в совхозе отвоевать помещение… Но мы знаем, что он ставил этот вопрос на совещании у Георгия Степановича Дзюбы. Заседание тогда затянулось за полночь. А теперь сообщаю вам: будет у нас помещение, скоро будет! А Семкин сарай мы под филиал оборудуем.
Как видите, Кумач есть Кумач! Вот вам и Синий Воробей!
Пригласили мы его посмотреть на экспонаты. Кумач разглядывал их внимательно, кое что в блокнот записал. Нам сказал: «Молодцы!»
Вдруг Кумач увидел на стенде сапоги, которые дед Лагутин принес нам в музей как важную ценность, и спросил:
— А это что такое?
— Сапоги деда Лагутина, — ответил Семка. — он в них до самого Берлина дошагал.
Алексей Кумач как-то странно пожал плечами. Долго разглядывал дедовы шкрёботы.
— Ничего они не видели, — сказал. Кумач и убрал дощечку с надписью.
— Да как же так? — возмутился Семен. — Он же нам сам рассказывал!
— Снимите их, — потребовал Кумач. — Это дед Лагутин пошутить вздумал. Видите, внутри голенища штамп стоит: «Артель «Красный луч». 1977 год».
Семка ахнул.
— Ну ладно… Мы это запомним, сказал Вилен и швырнул сапоги в угол сарая.
— А мы ему поверили, — с обидой произнес Семка.
Обманул нас дед Лагутин. А тут как-то встречаем его веселенького, он проходил мимо в коричневых босоножках. Подмигнул он нам и спрашивает:
— Ну как? Скоро вы мне замену дадите заместо «бывалых»? А то ведь в босоножках мне несподручно щеголять.
Заманили мы его в сарай. Вилен спрашивает деда:
— А в каком году Берлин брали?
Дед задумался, стал на пальцах считать. На руках пальцев не хватило, он посмотрел на свои босоножки и добавлял к своему счету те пальцы, которые из босоножек торчали. Потом махнул рукой.
— Да какая, — говорит, — разница, в каком году. Ведь до Берлина все же дошли!
Вилен показал внутри голенища штамп.
— А это что?
Дед растерялся, стал шаркать босоножками по деревянному полу, начал выкручиваться:
— Это ошибка. Я не те сапоги вам отдал, перепутал, значит. А те, фронтовые, настоящие, я вам завтра принесу, честное слово!