Большие каникулы
Шрифт:
— Да человек ты или кто? — возмутился Семка.
— Ну, ну, вякни еще что-нибудь.
— Я не вякаю, а говорю.
Олеся поняла, что перебранка разгорается и ее надо как-то приостановить.
— Ребята, ребята, зачем вы задираетесь?
Серега продолжал болтать ногами и ехидно улыбался.
— Знаешь, скрипачка, не вмешивайся в мужские дела. Ты лучше скажи, чего это москвич вокруг тебя петухом ходит? Чего он в тебе нашел? Если ты думаешь, что ты раскрасавица, то это сплошная чепуха. Я бы в твою сторону даже не посмотрел. А то, что ты на скрипке пиликаешь, — подумаешь, я тоже свистеть могу, как соловей.
— Слезай с дерева! — дернул я его за ногу. — Слезай! Драться будем.
Серега спрыгнул вниз.
— Значит, драться хочешь? Ну ладно. Пошли вон на ту поляну.
Но тут ко мне подбежала Олеся.
— Не будете вы драться. А если будете, то ты, Андрей, тоже дурной.
На глазах у Олеси появились слезы. Она взяла меня за руку и потянула в сторону.
— Не надо драться, — просила Олеся.
Мне стало очень жаль ее, и я подчинился. Отошел от Сереги. Минут через десять Семка позвал нас всех.
— Ребята, посмотрите, что я увидел!
Мы подбежали. Семен уставился на корни толстого дуба.
— Видите? — спросил он.
У мшистых корней увидели мы паутину с крупными росинками на ней. Паутина была похожа на хрустальную люстру. Упал на нее солнечный свет, бусинки росы стали переливаться разноцветными красками. В каждой росинке была радуга.
Мы присели на корточки и стали разглядывать эту сказочную люстру. В самом углу, в тени, прижался небольшой паучишка. Он тоже смотрел на нас и, наверное, думал: «Ну как? Кто сумеет сделать такое?»
Сережка Бобриков не присел на корточки. Он стоя глядел.
— Нет там никакой радуги, — сказал Серега…
Семка предложил ему присесть, но в это время солнце, как назло, зашло за облако и радуга исчезла. Сережка обрадовался:
— Ну и никакой радуги нет!
Все стали уверять его, что радуга была.
— Была, да сплыла, — с ехидством сказал Серега.
Но тут снова вышло солнце из-за туч.
— Теперь-то видишь? — спросил Вилен.
— Не вижу.
— Да вот же радуга! — злился Семен. — Все видят, а ты слепой, что ли? Смотри, как сверкает!
— Не сверкает. — И тут Сережка как ткнет ногой в паутину, и все исчезло. Пропала радуга. Сбежал паучишка. А может быть, Сережка просто, раздавил его.
— Вот вам и радуга! Насмотрелись?
— Что ты наделал? — вскрикнула Олеся. Бобриков оттолкнул ее. Я ударил Сережку. Он попятился, зацепился ногами за корни дерева и упал. Я прыгнул на него и стал колотить. Сережка вывернулся и огрел меня по голове чем-то твердым. Когда нас растащили, мы уже еле дышали. Хмель помогал Сереге вытирать разбитый нос. Я на ощупь нашел на затылке у себя шишку размером с грецкий орех. Как мне теперь появиться домой с таким шишаком? Может быть, под волосами не заметят? Но у мамы есть привычка гладить меня по голове. Я, конечно, постараюсь увернуться от ее ласки. Только рано я успокоился. Олеся с близкого расстояния уже узрела мою шишку. Она тут же сломала тонкую ветку и начала хлестать Бобрикова и Хмеля, приговаривая: «Вот вам! Вот вам! Получите!» Хмель не разозлился, он увертывался и сквозь смех говорил: «А, меня за что?»
Сережка тоже отмахивался от ветки и, свирепея, говорил:
— Дура! Больно же! Перестань, говорят тебе!
Олеся отшвырнула хворостину и заплакала.
Сережка оправдывался:
— Вот чудачка, сама дерется и сама ревет. Вы же все видели, что она первая начала веткой нас лупить. Смотрите: даже осталась на руке полоса малиновая, а ревет, как будто ей досталось…
Серега и Хмель отошли в сторонку. Семка подошел к Сереге, усевшемуся на корявом, трухлявом пне и потиравшему ладонью разбитый нос. Гришка Хмель стоял поодаль у сосны, и ему было интересно узнать, о чем этот щуплый и, конечно, несильный Семка, думает, глядя на Сережку.
Семка молча покусывал верхнюю губу, часто моргая глазами, глядел на Серегу Бобрикова. Еще несколько минут назад Семка готов был наброситься на Серегу за погубленную радугу и раздавленного паучка, сейчас же он с болью и состраданием уставился на Бобрикова, не зная, чем помочь ему, чтобы утишить боль распухшего Серегиного носа. Постояв молча возле Бобрикова, Семка подошел к нему поближе, положил руку на его плечо, мягко и даже как-то по-дружески предложил:
— Серега, а ты ложись вот на ту полянку лицом вверх, кровь перестанет идти. Хочешь, я лопухов нарву, ты приложишь их к носу, и все пройдет.
— Уйди. — Серега резко отдернул плечо и сбросил Семкину руку. — Не приставай!
Гришка Хмель тоже приблизился. Ему жаль стало и Серегу и Семку.
— Чего ты на него? — спросил Гришка. — Он ведь без зла. Разве ты не видишь, что Семка чуть не плачет?
— Паука ему жалко, вот он и состроил печальную рожу, — буркнул Серега.
Мы находились рядом, и нам было видно все и кое-что слышно. Семка сел напротив Сереги на узловатые корни сосны, шишками торчащие на тропинке, и вновь уставился на Серегу. Олеся спросила у меня:
— Чего он у ног противника уселся?
Я не знал, что ей сказать. Об одном я подумал: «Не вздумал бы Семка мирить нас. От него, миролюбца, всего можно ожидать». Вдруг мы заметили, что Серега и Семка вскочили с мест и кинулись, как обезьяны, к двум огромным соснам и, цепляясь за сучки, быстро полезли вверх. Семка более ловко продвигался вперед (ну прямо как белка). Гришка Хмель наблюдал за ними снизу и хохотал.
— Чего это они? — спросила Олеся.
— С ума спятили, — сказал Вилен.
Мгновение — и Семка уже был на невероятной высоте. Серега забирался не с такой ловкостью и проворностью. Добравшись до вершины сосны, Семка торжествующе крикнул оттуда:
— Ну что, худосочный я, да?!
Серега находился чуть выше середины ствола сосны и, махнув безразлично рукой, стал спускаться вниз по сучкам. Но и тут Семка обогнал Серегу и спрыгнул на землю.
Хмель подошел к нему и пожал руку как победителю.
Серега, спустившись вниз, хмуро отошел в сторону.
Семка подскочил к нам, а Серега с Хмелем подались по дорожке к выходу из леса. Бобриков обернулся и показал нам кулак, тут же поддел ногой красную шляпку гриба мухомора и далеко ее зафутболил.