Большие каникулы
Шрифт:
Андрей помолчал, не решаясь сказать что-то, видимо, очень важное. Марианна Францевна заметила это.
— Что же ты молчишь? Я же вижу, что ты что-то хочешь сказать.
Андрей глядел в глаза своей учительницы и молчал. И класс молчал. И Марианна Францевна молчала. Наконец он еле слышно произнес:
— Я скоро уеду из Москвы. Папа переводится на Украину… Там; где мы будем жить; нет такого цирка. Возьмите нас в цирк.
— Вас? Или тебя? — спросила Марианна Францевна.
— Нас. Я за них тоже ручаюсь.
— Твоего поручительства недостаточно. Да, чуть не забыла! Это правда, что ты изобретаешь
Андрей молчал, опустив глаза, и тихо добавил:
— Он еще не закончен.
— Значит, это правда? — Марианна Францевна улыбнулась. — Засядь за учебники, Андрей. Спустись с облаков на землю. На земле безопасней.
— Не спущусь! — упрямо сказал Андрей.
Марианна Францевна пристально посмотрела на Андрея и наконец произнесла:
— Ты дерзкий, ясно?
— Ясно, — ответил Андрей.
— Выйди из класса! — приказала Марианна Францевна.
Как только захлопнулась за ним дверь, Юрий с Иваном переглянулись. До них только сейчас дошло, что Андрей скоро уедет. Его не будет в школе, в классе. В черных глазах Ивана Юрка увидел фиолетовый туман тоски и растерянности. «Что же будет с нами, когда уедет Андрей? Без Андрея с лица земли исчезнет. Святая Троица. Без Андрея погибнем мы с Юркой со скуки, как мухи», — промелькнуло у. Ивана в голове.
Хлебников думал об отъезде Андрея как о неожиданном факте: «Марианне Францевне безразлично, если Андрей Костров исчезнет из Москвы, а вот другим учителям наверняка будет жаль его».
Викентий Амосович — учитель математики — скажет, как всегда, иронично: «Андрюша, ты мог бы быть ну если не Эйнштейном, то, по крайней мере, кассиром средней квалификации в одном из московских универсамов».
Петр Максимович Кондрашов — учитель по рисованию — сделает печальное лицо (у него это здорово получается) и тоже выскажется по поводу отъезда Андрея: «Москва теряет человека, в котором заложены грандиозные задатки крупного живописца! Теряет человека; который, как никто другой, умел рисовать телеграфные провода разного сечения. Каждому свое: Айвазовскому — море, Кострову — провода. Прощай, мой друг, и помни, что я тебя любил». Петр Максимович уже говорил Андрею такие слова, когда однажды удалял его из класса за представленную (в который раз!) картину под названием «Зазвенели, загудели провода». Правда, он говорил Андрею и другие слова. Как-то Андрей не сделал домашнего задания по рисованию и не нарисовал даже своих знаменитых на весь класс проводов. Петр Максимович сказал ему: «Андрей Костров! Подойди ко мне со своим «открытым забралом» («забралом» он называл школьный дневник). Андрей передал ему «открытое забрало», и Петр Максимович вкатил ему жирную-жирную красную двойку.
Андрея ребята нашли в овраге. Он сидел возле свалки и что-то задумчиво чертил щепкой на земле. Иван и Юрий быстро разыскали его, и первым обратился к Андрею Ивану.
— Ты чего же до самого последнего дня молчал, что уезжаешь?
— Но ведь сказал же.
— На
— Да.
— А как же мы тут?.. Без тебя развалится наша Троица.
Иван говорил, отвернувшись, от Андрея, часто моргая глазами.
У Юрки тоже защекотало в горле, он стал откашливаться. Андрей хотя и улыбался, но улыбка его была печальной. Это было заметно:
— Без вас… мне будет очень плохо. — Эти слова Андрей выговорил с трудом.
— Лучше бы мы совсем не были знакомы, чем так вот… — Иван взял Андрея за плечо и подтянул к себе. — Зачем уезжаешь?
— Я буду часто писать вам письма. Я письмами вас закидаю…
В овраге замелькало синенькое пятнышко. Это бежала в синеньком платье Марта — «По секрету — всему свету». Она спешила сообщить новость, которая несла ее как на крыльях.
— Ребята! Новость! В зоопарке у тигрицы Джеди родился тигренок Степа! Это же просто чудо! Это же просто ой-ля-ля!
Сообщив ошеломляющую новость, Марта, как мотылек, вновь улетела к школе. Андрей поглядел ей вслед и расхохотался:
— Не может дня прожить без новостей.
— Да ну ее, — отмахнулся Иван. — Скажи-ка, Андрей, а когда ты должен уехать?
— У меня остались считанные дни. Я уже почти украинец, хиба не бачите? — Андрей рассмеялся.
— Вот скажите: почему хорошие люди должны расставаться? — спросил Иван.
Андрей взглянул на Ивана. Пожал плечами.
— Каникулы совсем, на носу, — продолжал Иван, — теперь бы нам втроем жить, как мушкетерам, а ты сматываешься. Вредный ты. Ну если писать будешь редко, мы тебя везде найдем.
— Закидаю письмами, — повторил свое обещание Андрей.
— ПШИК так ПШИКом и остался, да? — спросил Юрий.
— Нет. Я ведь не шутя о нем заговорил. Я ведь уже всю схему подготовил. На Украине сборку деталей сделаю, и открытие будет готово. Только, ребята, пока не надо о нем никому рассказывать. Ведь не поймут. Смеяться будут. А ведь это очень серьезно.
— Молчок! — Иван зажал рот ладонью. Андрей внес предложение:
— Ребята, я вам буду писать, а вы моим письмам придумывайте заглавия, ладно? — Предложение ребят обрадовало.
Юрий Хлебников принес домой свой дневник. В нем были выставлены переводные отметки за весь учебный год. Нельзя сказать, что он был в восторге от своих отметок. В дневнике было все на грани «среднего ученика» (выше троек не было, за исключением пения). Дневник немедленно пошел по рукам ближайших родственников. Первым протянул к нему свою ужасно сильную руку старший брат Анатолий. Молча отпивая глотками чай из стакана, пожимал широченными плечами, изучая отметки. Раза два бросил на Юру насмешливый взгляд, укоризненно качнул головой.
— Все как в старом анекдоте: «Он еще поет». Пятерка по пению не украшает твой замызганный дневник. Да, а какой все же у тебя голос?
Взглянув на брата, Юрка с гордостью ответил:
— Хороший.
Вторым «открытое забрало» взял отец и вслух стал зачитывать отметки. Он читал их так, как будто делал необычайное открытие, и в конце многозначительно произнес: «М-м-да». Юрию так хотелось, чтобы мама промолчала и не делала бы никаких замечаний. Ведь и так все ясно. Он подошел к ней и тихонечко пальцем ткнул в единственную пятерку по пению и жалобно сказал: