Большие люди
Шрифт:
— Люся, не смей идти у него на поводу! — негодует Георгий.
— Гош, — Люся смущенно улыбается. — Да я тоже не особенно хочу. Это наше общее решение.
— Чушь! — Георгий безапелляционен. — У каждой женщины в жизни должны быть белое платье, фата, букет, лимузин и что там еще положено!
— Слышу прямо слова эксперта, — вмешивается в дискуссию Гриша.
— А ты вообще молчи! Раз в жизни женишься, мог бы как надо все сделать.
— Гошенька, — Люся пытается урезонить брата будущего мужа. — Ну, зачем нам все это? Честное слово, не
— Жениться никогда не рано и никому не поздно, — парирует Гоша киноклассикой. — Ну, должна же у вас остаться память какая-то об этом событии? Или что — приехали, расписались и домой — пельменями обедать? А медовый месяц? А свадебное путешествие?
— Жорка, ну ты же прекрасно знаешь, что я сейчас не могу никуда ехать, — на помощь жене приходит Григорий. — Вот летом мы обязательно… если получится.
— Я так и знал, что это твои гнилые инициативы, и ты Люсю сбиваешь с пути истинного! Я буду жаловаться!
— Прокурору? — усмехается Гриша.
— Фаине Семеновне! И Антонине Вячеславовне!
— А они, между прочим, с нами согласны, — смеется Люся.
— Боже мой… — Георгий демонстративно закатывает глаза. — Ни на кого надежды нет! Когда регистрация?
— Через две недели, в субботу. В девять утра.
— Только ты, Свидерский, можешь жениться, когда все нормальные люди спят! Так, ресторан я закажу часов на пять вечера. Вы двое, я, Фаина Семеновна, Антонина Вячеславовна. Лютик, пара симпатичных подружек невесты будет?
Григорий громко раскатисто хохочет. А после, отсмеявшись:
— А я-то думал, из-за чего весь этот сыр-бор со свадьбой…
Невеста была невозможно хороша в жемчужно-сером кружевном платье на шанжановом чехле. Просто убранная назад парой красивых заколок копна волос, перламутровый браслет на запястье и туфельки с серыми атласными ленточками на щиколотках. Жених был сверх обыкновения молчалив, но выглядел чрезвычайно внушительно в классическом черном костюме с белоснежной рубашкой и белой же атласной бабочкой. Общее впечатление портила только пара порезов на свежевыбритых щеках и легкая испарина на лбу. А еще пальцы у Григория отчего-то дрожали так, что Люсе пришлось ему помогать надеть ей кольцо на палец. И расслабился он уже совсем после, когда они с молодой женой вышли, наконец, в холл ЗАГСа, и он залпом выпил бокал холодного шампанского. Вот тогда его, наконец-то, отпустило. А уж когда они оказались на улице и подошли к машине, то тут Гриша просто согнулся пополам от хохота. Потом спохватился — не обиделась ли Люся. Людмила рядом с его братом чуть ли не плачет от смеха. Перед ними его «Тундра», на которой рядом с Шреком пририсована принцесса Фиона в свадебном платье. А рядом с машиной стоят, сияя, как две галогеновых фары, Палыч с Леонидом.
Гошка уболтал, ухохотал и утанцевал всех четырех дам. Вальсировал с Антониной Вячеславовной, ходил курить на улицу с Викой, откуда приводил свою даму, способную только стонать от смеха. Жаловался Маргарите на комплексы, сформированные под влиянием старшего брата, а от Фаины Семеновны дождался-таки ласкового определения «ирод», но даже ее сумел вытащить из-за стола на медленный танец. Лишь к новобрачной Гошу не подпустили, и Люсе было позволено танцевать только с мужем. Впрочем, абсолютно никого это не расстроило. В общем, удалась свадьба.
— Гриш, помоги замок расстегнуть, — она поднимает тяжелую копну волос от шеи.
Плавно расходится «молния», Григорий двигает ткань вперед, и платье сползает вниз, чуть задержавшись об эффектные округлости, затянутые кремовым атласом и кружевом. Люся оборачивается к нему лицом, отпустив на волю волосы.
— Ого… почему я не видел этого на тебе раньше?
— Потому что на это позволено смотреть только законному супругу.
— Знаешь, — проводя пальцем там, где заканчивается кремовое кружево и начинается гладкая упругая плоть, — только ради этого стоило жениться.
— Ну, вот, — Фаина Семеновна со вздохом протирает и без того чистый кухонный стол, — одну к делу пристроили. Теперь можно и о второй подумать.
— Второй? — смеется Антонина. — Мама, я о тебе чего-то не знаю? У тебя две внучки?
— У меня дочь незамужняя.
— Я разведенная, — поправляет Антонина мать. — И потом, я уже вышла из призывного возраста. Да и не хочется. Привыкла я одна.
— Привыкла она! — фыркает Фаина Семеновна. — А о других подумать? Так и будешь ему только пироги таскать?
Тоня мгновенно грустнеет.
— Мам, он к себе не подпускает. Ты же знаешь — гордый. И жизнью битый. Помнишь, его жена бросила после того, как он…
— Тем более! Хватит Валентину бобылем жить. Да и нам тоскливо без Люси будет.
— Мам, он не согласится. Говорю же — гордый. Жалости к себе не терпит.
— А кто о жалости говорит? — мать садится за стол, напротив. — Не жалость это.
— А что?
— Ох, Тоня, Тоня… люди тем от зверей и отличаются. Что руку могут протянуть, плечо подставить. И не обидеть человека при том.
— Нет, — Антонина невесело качает головой. — Не согласится он. Точно тебе говорю.
— А ты спроси! Не переломишься. За спрос денег не берут.
Он стоит лицом к окну. Как будто смотрит на то, что там, за стеклом. А там, на улице, уже совсем весна, яркое солнце и капель. Но он этого не видит.
— Здравствуй, Тоня, — Валентин говорит первым.
— Здравствуй, Валентин, — она проходит в кабинет. — Слушай, все спросить хочу. Как ты узнаешь, что это я?
— Походка, — он оборачивается на звук ее голоса. — Я шаги твои знаю.
У Валентина светлые глаза. Голубые. Красивые, если бы не этот неподвижный взгляд. Который он, как правило, прячет за темными очками.
— Сегодня твои любимые. С картошкой и грибами, — Антонина кладет пакет с пирогами на стол.
— Фаине Семеновне мое почтение.
— Передам. Я пойду, чайник поставлю, пообедаешь?
— Хорошо.
Но Антонина медлит отчего-то. Если решаться на этот разговор, то почему не сейчас? Пока есть хоть какая-то смелость после вчерашних слов матери.